-- [ Страница 6 ] --

Однако специфика творческого наследия И.С. Соколова-Микитова видится в первую очередь в том, что, избирая русский народ объектом своего творческого осмысления, он не отражает «взгляд со стороны». Напротив, все реалии, фиксируемые автором, вышедшим непосредственно из крестьянской среды, являются, по сути, актом самопознания. Это соответствует ключевому критерию так называемой «деревенской прозы», зародившейся в середине XX века. В литературоведческом словаре П.А. Николаева главным источником терминологической характеристики деревенской прозы называется «взгляд на объективный мир и на все текущие события с деревенской, крестьянской точки зрения, как чаще всего принято говорить, «изнутри»1.

В рассказе «Свидание с детством» (1965 г.) писатель так характеризует свое происхождение: «Все, что окружало меня, было наполнено особенным, русским, простым, добрым духом. Из хлебосольного, богатого словом и песнями мира явилась моя мать – русская редкая женщина…» (1; 336). Русский человек, человек из народа отождествляется в сознании Соколова-Микитова с понятием доброты и простоты. Но не только крестьянское происхождение роднит Соколова-Микитова с писателями-деревенщиками. Рассказы и очерки 1920 – 1970 гг. предвосхищают деревенскую прозу в мировоззренческом и эстетическом аспектах.

Возникновение и формирование деревенской прозы как значительного литературного феномена 1960-1990-х гг. было обусловлено социальноисторическими процессами, которые начались еще в 1920-1930-х гг. Соколов-Микитов стал свидетелем таких событий как раскулачивание, массовая коллективизация. В своем творчестве он осмыслял последствия необратимых изменений, коснувшихся русской деревни. А. Толстой в докладе «Достижения в литературе с октября 17 г. по октябрь 25 г.» причисляет СоколоваМикитова к выдающимся авторам литературы о деревне: «Лучше обстоит дело с деревенской литературой. Там есть такие мастера, как Пришвин, Шишков, Чапыгин, Соколов-Микитов. Очертания быта рельефнее и проще, чем в городе; заметнее контрасты и границы между новым и старым бытом;

язык богаче, и нет оторванности между предметом и его словом»2.

Соколов-Микитов стал одним из писателей, проложивших дорогу деревенской прозе середины века. В центре его внимания перерождение традиционного быта русской деревни и постепенное исчезновение крестьянства. В своей «малой» прозе Соколов-Микитов сохраняет важнейшие черты народСловарь по литературоведению П.А. Николаева. Электронная версия. [Электронный ресурс]. URL:

2 Толстой А.Н. Достижения в литературе с октября 17 г. по октябрь 25 г. // Жизнь искусства. – 1925. - № 45.

Фольклор выступает как культурная основа всех текстов СоколоваМикитова. Воспитанный на русском народном творчестве, писатель не мог не использовать народную лексику, фольклорные сюжеты и мотивы. В раннем творчестве от массива военных рассказов отстоит произведение «Жуть»

(1919 г.) – прежде всего по своим стилистическим характеристикам. С помощью узнаваемых фольклорных образов (беса, черта, нечистой силы вообще) и эмоционально окрашенной лексики создается мрачная атмосфера.

Описание погоды восходит к мифологическому сознанию – невидимые силы природы олицетворяются и наделяются зловещими свойствами: «Крутит, сыплет, свистит – бесы свадьбу правят» и далее: «…вдогонку воет несносная, сыплет, задувает под колено. Чертова погода» (4; 15). Тяжелая судьба героев рассказа - маленьких мальчиков – перекликается в сознании автора с народными сказками: «Какие сказки рассказывает им эта жуть? А жутче и самой жуткой сказки их своя жизнь» (4; 17). Проводя эту параллель, автор заключает реалистический сюжет в мрачные околомифологические рамки: «Когда это рассказывает маленький Коля, мне казалось, раскрывается черное остылое сердце земли – матери человеческого страдания, стыда и ужаса» (4; 18).

В рассказе «Дударь» (1929 г.), содержащем частотный в творчестве Соколова-Микитова сюжет встречи старого и нового миров, действие происходит в «глухом краю». Помимо описания реалий этого места, особая атмосфера создается с помощью вплетения повествование узнаваемых фольклорных образов: вскользь упоминается Михайло Топтыгин, Соловейразбойник, речь центрального персонажа деда-дударя характеризуется как «старинная скоморошья скороговорка» (1; 301). Рассказчик упоминает свое пристрастие к старинной народной песне. «Природный дар, талант, живущий в русском простом человеке», является атрибутом людей прошлого, представителей уходящего поколения.

В рассказе «На перекате» из цикла «На речке Невестнице» приводится этнографическое описание населения той географической точки, где река Невестница впадает в Оку. Оформлено оно в виде отступления от основной сюжетной линии: «Я слушаю его и думаю о тех, не так уж и отдаленных временах, когда стояли по нашей реке большие, темные леса…» (1; 387). Автор приводит сведения о том, что на этом месте проходит граница между «Россией Великой» и «Россией Белой», то есть этнографическая граница между

Россией и Белоруссией. Дается речевая характеристика местных жителей:

«наполовину белорусов, наполовину великороссов, говоривших вместо «ву»

- «у», вместо «чего» - «чаво»…» и т. д.

В позднем творчестве даются более обобщенные речевые характеристики героев. Одна из зарисовок рассказа «Свидание с детством» посвящена «чернобородым мужикам-землекопам» из деревни Бурматово. Обобщенный образ героя, жителя этой деревни, выстраивается по следующим признакам:

«бурмакинцы-грабари были востры на язык, солоно и круто ругались, пели непристойные песни» (1; 339).

С другой стороны, в целом ряде произведений Соколова-Микитова фольклор занимает центральное место, в противовес рассмотренному выше фоновому присутствию в текстах. Рассмотрим два варианта этой ситуации:

во-первых, писатель использует фольклорные сюжеты как основу некоторых рассказов. В рассказе «Деревенский черт» (1926 г.) литературной основой является традиционный сюжет явления простому человеку нечистой силы черт с рогами, все как есть, и хвостюга предлинный» (1; 391) посещает бабку в ночное время и инструктирует ее о действиях, которые она должна предпринять днем. Однако под маской черта скрывается живой человек, преследующий корыстные интересы. Отдельно следует отметить, что этим человеком оказывается дьякон. Это одновременно приближает сюжет к фольклорным антиклерикальным сказкам и некоторым образцам соцреализма, особенно вкупе с первым названием рассказа – «Советский черт».

Во-вторых, широко представлена тенденция, когда произведения народного искусства становятся предметом изображения. Множество фольклорных жанров представлено в произведениях Соколова-Микитова о деревенском быте. В частности, писателем используется внутрилитературный синтез.

Соколов-Микитов значительное внимание уделяет эмоциональному, эстетическому воздействию произведений народного искусства на человека.

В рассказе «На теплой земле», построенном на воспоминаниях о детстве писателя, он посвящает отдельную зарисовку русской сказке о сестрице Аленушке и братце Иванушке. Читатель узнает расхожий сюжет о разлуке потерявшихся детей, однако вместо содержания произведения акцент ставится на восприятие устного народного творчества реципиентом: «ритм и печаль сказки поражают меня», «я плакал горючими слезами» и т.д. Отдельно автор подчеркивает, что причиной тому не нежный возраст слушателя, а свойственное человеку из народа мировосприятие: «В древней народной сказке такая печаль, обреченность судьбе, что замирает от жалости сердце» и далее:

«Даже теперь, седого, насквозь просмоленного жизнью человека, до слез волнуют меня отдаленнейшие воспоминания, возвращающие меня к таинственным истокам моей судьбы» (1; 220).

Кроме изображения эмоциональной стороны народного искусства Соколов-Микитов также использует художественные средства народной сказки в прозаическом авторском тексте. Это традиционные эпитеты: плакал «горючими слезами» («На теплой земле»), инверсия: «репу сырую да морковь», фольклорные образы: «бесы свадьбу правят», «перепутали нечистые»

(«Жуть») и т.д.

Темой рассказа «Пыль» (1925 г.

) являются взаимоотношения представителей крестьянства и человека со стороны. Иллюстрируется эта тема, в том числе, вопросом влияния фольклора на героя дворянского сословия. Для этого в рассказ вводится сцена народного гуляния, в которой герой, бывший барин Алмазов, наблюдает за «стенкой» молодых мужиков, прохаживающихся по деревне с гармонью и поющих песни. Бойкая игра на инструменте и звонкий свист передают энергию, живость деревенских мужиков, их исполнение для героя слишком громко, «у Алмазова начинало звенеть в ушах». Ему тяжело выдержать эту пронзительность, однако он стремится подойти поближе, заглянуть за спины людей, сомкнувшихся «плотным, пахнущим кумачом и зноем кольцом» (1; 233). Все, что связано с антагонистами Алмазова в этой сцене, характеризуется наречиями «лихо», «бойко», «звонко» - вне зависимости от характера исполняемого произведения. Автор так изображает народное исполнение жанра страдание: «…скаля белые зубы, надсадно запевал под гармонь страданье:

Черным черно мое сердце, Черней черного чела…

И стенка подхватывала в раз:

Не видал свою зазнобу Ни сегодня, ни вчера» (1; 233).

В образах деревенских парней все максимизировано, контрастно, как этот контраст белого оскала исполнителя и слов его песни.

В одной из зарисовок цикла записей «На своей земле» народное искусство показано в соотношении с темой войны. Народная песня выступает символом свободы, радости от окончания войны. Это решается еще в экспозиции: «Сколько лет за годы войны в деревне не слышали песен, молчала гармонь. И вот опять нынче – в никольщину, святки и масленку – с вечера до утра, ежедневно заливаются в Ореховой избе девки» (1; 415). Далее приводится описание манеры исполнения в зависимости от жанра: «Поются теперешние песни голосом резким и пронзительным, «страдания» - с жалостью и «ахами», «проходные» - с подсвистом, с вывизгом, с «ахами»… Чем громче и пронзительнее голос, тем большая ему честь».

Значительную часть произведения составляют приводимые автором примеры, отрывки из народных песен, что придает зарисовке этнографическую ценность. Кроме традиционных песен, таких как хороводные, плясовые, автор уделяет внимание той части народного творчества, которое можно охарактеризовать как актуальное. Автор стремится показать разницу между народными умонастроениями: «Нынь: война, революция – отразились и в песнях. Недавно еще пели песни забытые:

Когда б были востры крылышки, Слетала я б на войну, Разыскала б я милова У германца в плену.

Рекрутские:

Скоро, скоро снег растает, Скоро искры поплывут, Скоро, скоро нас, ребяток, Во солдаты заберут.

Эти забыты. Теперь другие, забойные:

Все хорошие, пригожие Во Совет пошли служить, А кислатые, горбатые Остались дома жить!» (1; 418).

Через все творчество Соколова-Микитова проходит тема крестьянства.

Специфика ее раскрытия выражается в концепции «взгляд изнутри». Выросший в деревне писатель на протяжении многих лет умозрительно возвращается в те места и обстоятельства, создавая рассказы на основе своих воспоминаний, либо отслеживает динамику, развитие народного характера и быта. Наиболее полно данную специфику характеризует Г. Горышин: «Крестьянское, «мужицкое», собственническое, рабское, не из одних «маслениц»

состоявшее, из глубин русской истории донесенное, историей обреченное на слом Иван Сергеевич увидел не из окошка вагона, не с балкона дворянской, пусть захудалой, усадьбы, а унаследовал плоть от плоти»1.

В творчестве Соколова-Микитова представлен обобщенный портрет простого русского народа за несколько десятилетий XX века. В циклах рассказов «На речке Невестнице» и «На своей земле» создается целая галерея народных персонажей. Открывает ее герой рассказа «На пнях» (1924 г.) колесник Павел, представитель персонажей-путешественников. Характеризуется Павел как «мужик простой и добрый, сказочник и балагур, затейник» (1;

354). Ключевой момент заключается в том, что Павел является представителем «новой деревни» - не любит землю, вместо работы на которой вяжет ободья для колес; мечтает «о счастливой и легкой жизни». Размышляя о стремлении героя бросить насиженные места, автор возводит его к архетипу чудаков-путешественников: «…разве мало было таких чудаков Павликов по земляной Руси во все сроки и во все времена?» (1; 360).

Еще один представитель персонажей-путников – бывший житель сгоревшей деревни Дед Киндей, который со своим внуком Киндеенком «ходит по миру, ест за мирским столом, спит под мирской крышей» (1; 361). Сюжетообразующим элементом рассказа становятся воспоминания Киндея о былых временах – устами героя автор рассказывает о сплавлении по реке Угре на плотах, за которым проступает описание мужицкого быта и нравов. Характерна история про купеческого приказного Блудова, определяемого как «бес», «коршун», «степной пес». Причиной его лютости рассказчик считает крестьянское происхождение: «Я тебе скажу – такие-то, из нашего брата, из грязи да в князи, куда злее!» (1; 363). Мужики, с которыми приказной обращается плохо, по натуре своей очень терпеливы. Однако в кульминационный момент «терпения никакого не стало», Блудов погибает от рук работников.

Киндей одобряет свободолюбие и борьбу за справедливость, по его мнению, Горышин Г. Сердце писателя // И. Соколов-Микитов. Собрание сочинений в 4-х т. – Л.: Художественная литература, 1985–1987. – Т. 1: Повести и рассказы. – 1985. – С. 9.

ныне утраченные: «- Дело давнее, быльем поросло, молодым теперь непонятно» (1; 363).

К персонажам-охотникам относятся Тит, Хотей, Васька из рассказа «Глушаки» (1927 г.). Портретные и личностные характеристики героев в целом характерны. Белые зубы Васьки рифмуются с его бравадой, смешливостью и народным, близким к мифологическому сознанием: «Мои [копыта] привычные! – с хохотом отозвался ему Васька, -Мои сам черт не сгрызет»

(1; 367). Фольклорный образ лесового, к которому часто обращается Соколов-Микитов, отражается в портрете Тита, описанного как «большой, неладный, в лохматой овчинной шапке, закрывавшей его маленькие, блестевшие под овчинными кудлами глазки» (1; 366). Естественно вписана в мировоззрение Тита встреча с неким духом леса: «…только задремал – стоит надо мною человек, борода сивая. «Куды, говорит, подевал облячья?..» История повторяется, вплетаясь в сцену охоты на «алдотика».

Актуальный деревенский фольклор представлен легендами о разбойнике нового поколения, вооруженном револьвером, который исполняет традиционную функцию восстановления справедливости там, где это невозможно сделать законным путем. В рассказе «Тихий вечер» (1924 г., с названием «У ворот») Митька Расколин заставляет снизить цену на муку, отпустить угнетенную скотину и т.д. Разбойник становится частью легенды: во-первых, разбойники существуют только в пересказе других героев, соответствуя фольклорной концепции «из уст в уста». Во-вторых, Митька Расколин наделяется некими волшебными способностями. Так, в сцене освобождения скота герой с помощью магического вмешательства разбирается с выступившим против него мужиком – по мановению руки в бороде мужика появляются крысы, что приводит того в ужас.

Персонажей-разбойников также можно отнести к путникам. Однако мотив странничества присутствует не только на уровне системы персонажей, а становится одним из центральных мотивов темы крестьянства вообще. В цикле «На речке Невестнице» частотно упоминание о неких мифических местах, где мужику легче заработать, наладить свой быт и т.д. Дополнительный мифологический смысл наращивается на представление о реально существующих точках, как в рассказе «Камчатка» (1924 г.). Здесь прослеживается судьба запущенного слуха о том, что на Камчатку нужно ехать копать золото («Дело простое»). Мужикам обещают много хлеба и «на рыло по пятьдесят червенцев» (1; 393). Автор выдвигает две версии популярности этого убеждения: «извечная ли тоска русской души о путях и далях или просто заела лихая скука…». Героев ждет разочарование, однако в последней сцене и охотник Васька, и сам рассказчик грезят о Камчатке.

Та же тема присутствует в рассказе «На пнях» (1924 г.). Мотив странничества появляется уже с введением в повествование героя, оторванного от родной земли, хоть он и прибывает на ней. Павел так представлен читателю:

«Живет он хозяйством, но землю не любит» (1; 354). Далее также приводится слух о лучшей доле мужиков издалека – на этот раз с Кубани; так же охотно верят в беспочвенные слухи деревенские жители. «Стало слышно, что… собирается на Кубань пол-уезда, что земли там отдаются задаром… что чернозем там как масло…» (1; 356). Авторская трактовка этого процесса схожа с более ранним рассказом «Камчатка», однако в этом случае тоска русского человека рассматривается не вне времени, как черта менталитета, а в контексте исторического процесса: «После войны ходить стало некуда, а тоска не унялась» (1; 355).

Сравнив эти рассказы с рассказом «Исток-город», можно проследить развитие утопических мотивов в раннем творчестве Соколова-Микитова. В более раннем случае (утопия о городе, построенном детьми, написана в 1918 году) имеет место социалистическая утопия, отражающая педагогические и идеалистические взгляды писателя. В 1920-е годы он уже не является субъектом распространения легендарных сюжетов, позиция рассказчика - это скептический взгляд со стороны, вместе с тем социалистическая утопия уступает в его творчестве место романтической.

Исследуя проблематику рассказов Соколова-Микитова 1960-х годов, следует учесть, что основной проблемой, выдвинутой деревенской прозой, принято считать «нравственно-социальные судьбы деревни, исследуемые в их отношениях к традициям, к современному ее состоянию и к будущему развитию»1.

Именно традиции русской деревни, ее прошлое и будущее являются предметом писательского интереса в цикле записей «На своей земле» (1962 г.). Например, пацифистские тенденции отражены в нескольких зарисовках о дезертирах, скрывающихся от правосудия рядом с деревней и ворующих у крестьян, пользующихся милосердием деревенских женщин. В минимальном по размеру произведении складывается полная картина этого социального явления, при этом информация преподносится читателю не в виде фактов, введения отдельных персонажей и т.п. Временные рамки указаны условно:

«С конца германской войны…», «Миновал тяжкий год войны…» (1; 398), а психологический портрет дезертирства дается с помощью народных частушек на эту тему. По-новому раскрывается тема семьи. Автор отмечает падающую ценность института семьи как «самое примечательное в быте и ладе тогдашней деревни». Как нечто удивительное в своей неестественности отмечается раздел имущества: «Делились сын с отцом, брат с братом, зять с тестем, внук с дедом» (1; 403).

В связи с этим увеличилось расслоение крестьянства, богатые противопоставляются бедным, при этом автор видит в нищих крестьянах такие положительные черты, как простота, щедрость, совестливость. В целом эти взгляды отражены в следующей цитате: «Так и разбивались люди повсюду:

чем проще – тем добрее, покладистей человек, тем меньше у него жадности»

Особое место в проблематике деревенской прозы занимает тема «бывших людей». Этот термин вводит Соколов-Микитов применительно к помеГерчиньска Д. Современная советская «деревенская проза» и традиции фольклора (В. Белов, В. Распутин, В. Шукшин): автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.01.02. - М., 1986. - 17 с.

щикам и духовенству. В результате революции усадьбы разгромлены, землю у поместий и церквей отнимают, «помещики сами зажили крестьянским прибытком». Авторский интерес вызывает сила духа таких персонажей: кто-то не утрачивает «прежних культурных привычек», но есть и «опустившиеся до последней черты» (1; 404).

Цикл «На своей земле» покрывает широкий круг вопросов, включающий быт различных категорий деревенских жителей (мельники, земледельцы, колесники и т.д.), новые явления – раздел земли, «госфонд», суды и пр.

Как отмечает М. Смирнов, стилистически близок к ранее рассмотренному рассказу «На теплой земле» рассказ 1965 года «Свидание с детством».

Это лиричные воспоминания писателя о прошлом, о детстве, проведенном в деревне. Именно в этом произведении находим сведения о предпосылках развития деревенской темы в творчестве Соколова-Микитова и о роли фольклора в его развитии как писателя. «Русскую деревню, мужиков довелось мне узнать не по книжкам и описаниям. Лучшую пору жизни моей – детство – провел я в деревне» (1; 335). По соображениям М. Смирнова, «постоянное общение с природой, знание народной жизни не могло не сказаться на творчестве писателя»1.

Рассказ также состоит из отдельных зарисовок, одна из которых посвящена крестьянам, «мужику» вообще в исторической перспективе – изменениям в менталитете, характере, имевшим место после революции и в дальнейшем. Отмечаются такие тенденции, как рост образованности и интеллекта – «умнел, набирался новых познаний деревенский мужик» (1; 338), урбанизация населения, новые технологии – «все больше народу уходило на заработки в город, уезжало на шахты, на землекопные работы». Зафиксировано два взгляда на этот социальный слой – с одной стороны, для городского, интеллигентного человека «казались мужики и бабы все на одно лицо». Рассказчик, хорошо знакомый с простым народом, представляет другую стороСмирнов М. Иван Сергеевич Соколов-Микитов: Предисловие // Соколов-Микитов И.С. От весны до весны:

Рассказы. – 4-е изд. – Л.: Детская литература, 1975. – С. 3.

ну, то есть взгляд изнутри – по говору, характеру и поведению он может определить принадлежность мужика к той или иной социальной группе по месту проживания, роду деятельности и т.п. В емкой форме и с использованием широкого спектра художественных средств дается краткий этнографический портрет русского крестьянина постреформенной эпохи.

В исследованиях на тему деревенской прозы в литературном процессе XX века традиционно мнение о том, что ее определяет «взгляд на объективный мир и на все текущие события с деревенской, крестьянской точки зрения»1. Это значительно приближает рассмотренные произведения СоколоваМикитова к этому течению в отечественной литературе. Следует учитывать, что деревенская проза начала формироваться в конце 1950-х – в 1960-е годы.

В эти и последующие десятилетия творчество Соколова-Микитова было созвучно актуальным тенденциям. Его герои включены в актуальные процессы, но не оставляют вечные нравственные ценности, при этом автор не стремится приукрасить современность.

В итоге приходим к выводу, что целесообразно говорить о некоторой общности рассказов и очерков Соколова-Микитова с деревенской прозой.

Единство писателя с русским народом воплощается в умении передать умонастроения, культуру и народное мышление изнутри. Творчество СоколоваМикитова несколько предвосхитило основные идеи деревенской прозы и обеспечило преемственность русской классики и литературы второй половины XX века.

Словарь по литературоведению П.А. Николаева. Электронная версия. [Электронный ресурс]. URL:

http://nature.web.ru/litera/4.5.html (дата обращения: 10.01.2014).

3.3. Педагогические воззрения и мир детства в творчестве И.С. Соколова-Микитова: утопия «Исток-город»

Исследователь творчества И.С. Соколова-Микитова П.П. Ширмаков отмечал дидактическую ценность его произведений: («Соколову-Микитову совершенно чужд наставнический… тон. … [Он] Справедливо полагал, что не навязывание своих взглядов и воззрений, а сама жизнь, ее логика и воздействие, учит человека вернее всего»1. Так, ничего не навязывая и не поучая, тексты Соколова-Микитова участвуют в процессе обучения русских школьников на протяжении нескольких десятилетий. Но до сих пор остается в стороне педагогический опыт самого писателя.

Мир детства не понаслышке исследован отцом и воспитателем многочисленного потомства.

В письме К. Федину Соколов-Микитов на наглядном примере, через критику, уточняет сложившиеся за долгие годы педагогические взгляды: «Внук пока здоров, но есть и тревожные симптомы, впрочем свойственные всему нынешнему русскому молодому поколению. Уж очень "по-русски" безрассудно и беспорядочно воспитывает его бабушка, уж слишком много "любви", слишком часто слащавое баловство переходит в угрозы и крики. Слишком много медовых слов и сахарных разговоров. Слишком много упрямого эгоизма» (4; 313).

Сказки стали первыми произведениями Соколова-Микитова, вышедшими в свет, соответственно, детский читатель стал первым реципиентом творчества писателя. Еще в 1919 году в журнале «Творчество» доцент Харьковского университета А.А. Смирнов выступил с отзывом о книге сказок «Засупоня» (1918 г.): «Сказки Соколова-Микитова, как и рисунки к ним, задушевные, ласковые, подлинно человечные; каждое слово и каждый штрих Ширмаков П.П. На большаке русской литературы. // Творчество И.С. Соколова-Микитова. - Л.: Наука, 1983. - С. 15-16.

исполнен чистой простоты и художественной значительности»1. Ссылаясь на рукописный отдел Института мировой литературы им. А.М. Горького, В.

Смирнов упоминает примечание Соколова-Микитова для художниковиллюстраторов его сказок, согласно которому главной темой их является «крепкая дружба зверей» и «борьба охотника Микитова с Лисой-Плачеей».

Речь идет о цикле «Озорные сказки», в котором писатель позволяет себе наиболее полно раствориться в мире детства.

Однако на раннем этапе своей писательской карьеры, в 1918-1919 годах, Соколов-Микитов работал учителем в единой трудовой школе г. Дорогобуж. Во время своей педагогической деятельности писатель задумался о разработке новой системы воспитания детей, главная задача которой заключалась бы в развитии их творческих способностей. Своеобразной литературной формой методической разработки этой идеи стал рассказ-утопия «Истокгород», в котором отслеживаются ключевые аспекты современного развивающего обучения. Произведение вышло в свет в виде отдельной книги – одной из нескольких ранних публикаций Соколова-Микитова, замеченных и высоко оцененных такими крупными фигурами литературного процесса начала XX века как И.А. Бунин и А.И. Куприн.

Программные для Соколова-Микитова как педагога тезисы содержатся в первой части произведения «I. Из дневника учителя». Важнейшим фактором мотивации будущего учителя здесь становятся сами дети – по выражению автора, единственные, «у кого руки не обагрены кровью, а сердца чисты от вожделений» (4; 52). Герой видит в детях податливый материал, с помощью которого он сможет повлиять на будущее родины. Основой данной педагогической ситуации становится гуманистическая центрация (по терминологии А.Б. Орлова), что соответствует утопическому характеру произведения.

Смирнов А.А. Книги, выпущенные петроградским издательством артели художников «Сегодня» Творчество. Мая 1919 // Журнал художественного цеха. - Харьков. – 1919. - №4. – С. 29.

Главным методом молодой педагог избирает искренность, в основе которой лежит любовь к ученикам. Здесь педагогическая мысль СоколоваМикитова восходит к воззрениям Л.Н. Толстого, чей постулат о совершенном учителе выступил эпиграфом ко всему произведению. Кроме того, автор вместе с героем настаивает на увольнении при негативной самооценке педагогической деятельности: «Чуть увижу, что не годен, - уйти!» (4; 52). Однако есть основания полагать, что не это послужило для Соколова-Микитова поводом для увольнения, а другая его «любовь» - неодолимая тяга к путешествиям. В мае 1919 года писатель уже участвовал в поездке по городам Украины.

Обращаясь к стилистическому окрасу текста, можем отметить, как постепенно лирическое настроение сменяется все большей практичностью. Повествуя о занятиях героя с учениками, автор сопровождает их действия методическими комментариями, пока носящими характер заметок. Занятие проводится в лесу; текст в скобках гласит: «чернозем для пахоты, глина для выделки кирпичей; глазомер» (4; 55).

То есть занятие посвящено качеству и типам почвы, а целью его является не только получение информации, но и развитие навыка. Автор прибегает к использованию стилистического приема апострофы: «Что прежде всего нужно человеку?». На самом деле этот вопрос был задан, или его предполагается задать, на занятии, так как заметка в скобках гласит: «Ответ: огонь; первая победа человека над природой – овладение огнем; священный очаг».

Вторая часть произведения «II. План» носит уже не повествовательный, а методический характер. По своей сути это тезисный план занятия, сочетающего в себе теоретические и практические моменты. Текст делится на параграфы, соответствующие этапам воздвижения города. В каждом из них автор кратко перечисляет, что предполагается детям рассказать. Если предполагается работа по принципу «вопрос-ответ», приводятся также ответы и пояснения. В конце автор отмечает, что это лишь набросок, идея, которую ему хотелось бы развивать.

Нельзя не выделить образовательный, дидактический компонент художественных произведений, адресованных детскому читателю. И.С. СоколовМикитов на протяжении всего своего творческого пути издавал книги для детей младшего и старшего возраста, в основном содержащие циклы рассказов

- «Кузовок», «От весны до весны» и др. «Малая» проза Соколова-Микитова для детей отражает нравственный идеал писателя, он стремится передать бережное отношение к природе и животному миру.

Эту же мысль развивает В. Солоухин, доказывая, что мудрый автор учит своих читателей тому, что природа есть не только материальное, но и «духовное, в первую очередь, богатство», а знание природы воспитывает множество положительных качеств. На основании этой дидактической ценности Солоухин ставит Соколова-Микитова в один ряд с Тургеневым, Аксаковым, Некрасовым и другими.

К. Жехова отмечает стиль рассказов-путешествий Соколова-Микитова как подходящий для детского чтения вне зависимости от фактического читательского адреса: «Вернувшись из научной экспедиции или дальнего путеРыленков Н. Хранитель родников // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. М.: Детская литература, 1984. – С. 27.

шествия, он не всегда писал для детей, но он писал вещи, которые по своей простоте замысла, доходчивости и увлекательности могли стать и стали детским чтением»1. Именно стиль прозы писателя считает ключевым фактором успеха у детской аудитории И. Сергеев: «Как настоящий охотник старой школы, он превосходно знал окружающую природу, лес, реку, умел описать и передать свои знания и переживания простым и чистым русским языком»2.

Однако педагогическими воззрениями не исчерпывается присутствие И.С. Соколова-Микитова в контексте современного образования. Большинство россиян, знакомых с фигурой писателя, узнали о нем из детских книг для чтения, учебников и справочников. Множество учебных программ по литературе включают тексты Соколова-Микитова: «Рассказы о природе» для первого класса, «Листопадничек», «Осень в лесу», «Зимняя ночь» для третьего класса, «Петька», «Зима» для пятого класса. В издательской практике широко распространены серии по внеклассному чтению, включающие некоторые другие произведения3.

Художественные произведения И.С. Соколова-Микитова – значительный источник практического материала для учебников, учебных пособий и рабочих тетрадей по русскому языку. Примеры из этих произведений используются множеством авторов: А.В. Поляковой, М.М. Разумовской, Р.Н.

Поповым, Л.М. Зелениной и др. Профессор кафедры русского языка МГПИ им. В.И. Ленина В.В. Бабайцева, автор наиболее часто используемых и постоянно переиздающихся курсов «Русский язык 5-9» и «Русский язык 10-11», выделяет Соколова-Микитова из современных писателей как «замечательного стилиста»4. Примечательно, что использование это популярно не только в классических учебниках, но и на различных ресурсах сети Интернет, посвяЖехова, К. «Какой ты, старик, русский!» // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. - М.: Детская литература, 1984. – С. 43.

2 Сергеев И. Хозяин карачаровского домика / Тверские ведомости от 06.0.2012. – Тверь, 2012. – С. 4.

3 См.: Соколов-Микитов И.С. Год в лесу: рассказы / И. С. Соколов-Микитов. – М.: Дрофа-Плюс, 2005. – 63 с.: ил. – (Внеклассное чтение) и др.

4 «Тайны орфографической зоркости». Интервью c профессором кафедры русского языка МГПИ им. В.И.

Ленина В.В. Бабайцевой [Электронный ресурс]. URL: http://www.vinograd.su/education/detail.php?id=42911 (дата обращения: 7.09.2012).

щенных русскому языку как учебной дисциплине: «Со_всем недавно в центре Ленинграда, на Каменном острове, отправлявшиеся в школу ребята увидели утром двух бродивших под деревьями лосей. [И. Соколов-Микитов.

Лоси]» - фрагмент упражнения на портале «gramota.ru»1. Писателя волновала проблема развития русского языка. В рассказе «Письма из деревни» он замечает, как меняющийся быт влияет на людей, привнося новые слова в их лексикон: «Время засыпало деревню словесным сором» (4; 70). Сейчас проблема неологизмов, жаргонизмов, англицизмов не только не менее актуальна, но и стоит довольно остро, что еще раз обосновывает выбор педагогов.

Как известно, на протяжении всей своей истории российская педагогика шла рука об руку с литературой, что иллюстрируют примеры М.В. Ломоносова, Н.И. Новикова, А.Н. Радищева, Л.Н. Толстого и других.

Рассматривая влияние на современную педагогическую науку И.С. Соколова-Микитова, мы отдаем дань не только отечественной традиции, но и современной концепции художественного образования, миссией которого, равно как и литературы, является трансляция культурных ценностей.

Учебник грамоты: орфография [Электронный ресурс]. URL:

http://www.gramota.ru/class/coach/tbgramota/45_118 (дата обращения: 11.02.2014).

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

«Малая» проза занимала в творчестве И.С. Соколова-Микитова важное место, в ней определились многие черты творческой индивидуальности писателя. Подводя итог, можно отметить, что тематика рассказов, очерков и сказок Соколова-Микитова достаточно разнообразна и обусловлена не только интересами писателя, но и сложившейся исторической ситуацией. При этом автор множества произведений для детей и взрослых выработал в процессе своей творческой деятельности уникальный стиль – образный, лиричный, основанный на фольклорной традиции.

Мы рассмотрели военные рассказы как наиболее значимую часть раннего творчества И.С. Соколова-Микитова. При недостаточном, по многим оценкам, освещении темы Первой мировой войны и революции в русской литературе особенно ценно творческое наследие, оставленное непосредственным участником событий. На общем фоне рассказы военного времени, принадлежащие перу молодого писателя, выделяются своей объективностью и спокойной манерой повествования, в противовес «бодрячеству» массовой литературы.

В период с 1915 по 1920 гг. Соколов-Микитов написал несколько рассказов на следующие темы: фронтовые события глазами военного санитара («Здесь и там», «С носилками»), будни военной авиации («Глебушка», «На воздушном корабле»), проблемы тыла («Безлюдье», «Концов ищут»), творческие порывы человека в мрачных условиях военного времени («Шепот цветов», «Поэт и серый кот»).

Основным художественным приемом в этих рассказах является противопоставление - «окопы – тыл», «свой – чужой», «жизнь - смерть» и т.д. Антитеза помогает подчеркнуть трагизм происходящего. Большое внимание уделяется размышлениям о судьбе страны и народа в тяжелый период, при этом материалы носят традиционный патриотический характер.

Соколов-Микитов затрагивает также специфичные, более узкие темы:

например, мотивы, движущие человеком на фронте, – в частности присутствие женщин среди солдат и тяга человека к страданиям. В ряде рассказов проявляется авторская позиция по отношению к проблеме «дети и война». С одной стороны, рассказчик испытывает естественный страх, который передается читателю. С другой стороны, проблема раскрыта и с объективной точки зрения, реалистично проиллюстрирована фактами и примерами из жизни.

Специфика художественного воплощения данной проблематики в том, что в этот период Соколов-Микитов только начинает свой путь. Сдержанный стиль, очерковый характер прозы постепенно сменяется живым языком и стилевым богатством. В итоге рассмотренные произведения можно характеризовать по-разному с точки зрения художественности. Тем не менее, нами установлены зарождающиеся традиции, становление творческих принципов писателя. Прежде всего, это правдивость повествования, богатство видения и психологизм. Соколов-Микитов совершенствует свое мастерство пейзажиста.

Основными элементами поэтики становятся цвет, звук, синтетические элементы, такие как внутрилитературный синтез (например, синтез поэзии и прозы), экфрасис, художественная деталь.

Мы уделили внимание проблеме историзма в творчестве СоколоваМикитова. Рассказы и очерки писателя невозможно рассматривать отдельно от истории России, равно как и от его биографии, так как исторические события на родине и за ее пределами были главным механизмом творческого поиска.

При этом исследование творческого наследия Соколова-Микитова также было обусловлено исторической ситуацией, вследствие чего несколько различается взгляд советских и современных исследователей на его творчество. Однако при неоспоримой художественной ценности рассказов и очерков Соколова-Микитова, его наследие не теряет свою актуальность в новое время и с точки зрения проблематики, содержания.

Историзм творческого мышления Соколова-Микитова рассмотрен нами в двух аспектах: во-первых, в широком смысле – через категорию времени, его открытость, но при этом обусловленность конкретной исторической эпохой; во-вторых, через обращение к прошлому страны, народа, конкретных людей.

Программным для рассматриваемого периода в творчестве СоколоваМикитова стал цикл «На теплой земле», основанный на детских воспоминаниях писателя, впечатлениях о встрече с родными местами после странствий, а также дополненный взглядом в прошлое в более зрелый период. Проблематика входящих в него произведений широка, в основном освещается судьба различных представителей русского народа, в многообразии его прослоек, в непростые первые десятилетия XX века. Основные мотивы в этом блоке текстов – противопоставление старого и нового миров, мотив пути, дороги, мотив переходности. В ряде случаев предметом описания становится сама историческая память народа и природы. Это применимо не только к рассказам и очеркам 1920-х гг., но и к более позднему творчеству писателя.

Эмигрантский период в биографии Соколова-Микитова дает основания для анализа в его творчестве темы восприятия родины со стороны. Нами проанализировано также осмысление опыта заграничных путешествий писателя, воплощенное в его творчестве 1920-1930 гг. Оценивая окружающую действительность новыми глазами, Соколов-Микитов создал множество произведений на деревенскую тематику, посвященную быту новой России, и опубликовал значительное количество т.н. «морских путешествий». Нами проанализированы циклы «Морские рассказы», «Письма с моря» и другие произведения.

Взгляд на родину со стороны в контексте наследия Соколова-Микитова

– это в первую очередь оценка нового в русском национальном характере.

Композиционно многие произведения делятся по принципу сопоставления героя старой и новой формации («Сын», «Пыль»).

Став участником судьбоносных для России событий, Соколов-Микитов в своем творчестве пришел к осмыслению и приятию особого пути России. В диссертационном исследовании рассмотрены его взгляды в контексте идей В.

Соловьева и И. Ильина. Это отсутствие слепого, официозного патриотизма, стремление к изображению правды, к «скрытой теплоте» народного патриотизма. Мышление писателя трансформировалось из национального в общечеловеческое, писатель постигал общечеловеческое через свое родное, национальное, и это сказалось на системе персонажей. Основные мотивы «Морских рассказов» – постоянные воспоминания и тоска по родине и непрерывные сравнения, соотнесения «своего» и «чужого». Быт моряков не всегда выдерживает это сравнение, однако разнообразие впечатлений и приобщение к чужой культуре привносят в текст богатую стилистику и разнообразие сюжетов.

Специфичные по тематике морские путешествия способствовали разви-тию поэтики Соколова-Микитова. Увеличивается объем, усложняется композиция произведений. Сохраняется традиция использования народной лексики для усиления лиризма, многообразие цветовых, световых образов для передачи чувств и переживаний героев. Среди новых образов – сквозной образ тумана, иллюстрирующий мотив странствия и отдаления от родины;

необычный звуковой ряд для создания городского пейзажа, синтетические метафоры («голубые дни»).

Концепция природы в творчестве Соколова-Микитова рассмотрена нами через призму множества вариантов отношений человека и окружающего его мира. В тяжелые для страны 1920-е гг. писатель предпочел не выступать на путь общественной борьбы и занял нишу, естественную для него с детства, в результате чего в его творчестве на первом плане оказались рассказы для детей и взрослых о русской природе, животных и охоте.

Впоследствии значительное влияние на творчество Соколова-Микитова в этом направлении оказали его многочисленные путешествия по Советскому Союзу. Основным мотивом в написанных на основе этих путешествий очерках стало торжество человека над стихией, положительные преобразования жизни.

Концепция природы, заложенная в русской литературе Пришвиным, эволюционировала в творчестве Соколова-Микитова. Новый мир не антагонистичен нетронутой природе, а полноправно вписывается в нее (серия очерков «По сорочьему царству»). Поскольку восприятие природы СоколовымМикитовым определенным образом было заложено еще в детстве, на границе нового и старого миров переплетаются мифологическое сознание, фольклор и религиозные представления.

В путевых очерках 1930-1960 гг. значительно влияние традиций литературного путешествия, русской сказки; сохраняются некоторые признаки жанра хожения. Поэтому композиционно многие произведения строятся на мотиве «встреченного на пути» – человека, явления и т.п. Стиль путевых очерков обусловлен тем, что автор становится свидетелем сосуществования народного, традиционного начала с одной стороны и урбанистического уклада жизни – с другой. Отсюда наличие традиционных для фольклора эпитетов и метафор в соседстве с геологическими, экологическими, современными реалиями.

Некоторые аспекты проблематики и стиля ранних работ были отслежены нами в их эволюции в более поздних редакциях. В частности, пересмотрено отношение к некоторым преобразованиям («На речке Невестнице») в сторону акцента на их поддержку писателем. Проблема отношений природы и человека решается в этих текстах следующим образом: первобытный человек покорял природу, а современный человек пользуется плодами тех усилий; кроме того, новый человек освобождает землю от традиционных покровов и сменяет людей прошлого.

Русский национальный характер наиболее полно раскрыт писателем в цикле очерков «Белые берега» - то есть в суровых условиях северной экспедиции. Проведена параллель между суровой природой севера и твердым, стойким характером русского, советского человека, которому при этом не чуждо сострадание. С суровым характером русских исследователей севера контрастирует осознание недолговечности, краткости человеческой жизни.

В рассказах 1940-1970 гг. отражается уже сформированная концепция природы, имеющая своей основой биографический аспект. На наш взгляд, раннее приобщение к охоте и заложенная с детства любовь к русскому лесу сформировали уникальное мировосприятие Соколова-Микитова, отраженное в его произведениях. Прежде всего, герой охотничьих рассказов относится к природе с сыновьей любовью, что выражается в сквозном образе материземли. По мнению исследователей, народное происхождение писателя обеспечивает «мажорное мироощущение»1 его рассказов, так как рассказчик всегда чувствует себя частью природы («На теплой земле», «Глушаки»).

Особенностью охотничьих рассказов, на наш взгляд, является отсутствие конфликта между жизнью и смертью. Ключевые характеристики стиля этих текстов – миролюбивый тон, использование эпитетов, выражающих нежность и любовь, лаконичность, использование емких деталей, многомерное сенсорное пространство. Единение с природой часто сопровождается мотивом одиночества, которое сопутствует не только людям, но и животным («Фурсик», «Найденов луг»).

Двадцатое столетие поставило перед писателями и философами множество новых вопросов и проблем, в связи с чем, как отмечал, например, В.А. Редькин, «усиливается философский пафос произведений, появляются эсхатологические мотивы»2. Именно этот процесс мы наблюдаем в творческой эволюции Соколова-Микитова. В рассмотренных произведениях 1910 – 1970 гг. мы наблюдаем эволюцию от противопоставления жизни и смерти в военных рассказах к гармоничному сосуществованию жизни и смерти. В более поздних произведениях вечная жизнь любого явления обеспечивается в 1 Горелов А. Правдивое искусство // Жизнь и творчество И.С. Соколова-Микитова. - М.: Детская литература, 1984. – С. 36.

2 Редькин В.А. Русская поэма 1950-1980-х годов: Жанр. Поэтика. Традиции. - Тверь: ТвГУ, 2000. - С. 236.

исторической памяти народа. Кроме того, в охотничьих рассказах из мировосприятия героя уходит трагическое восприятие смерти.

Особым образом мастерство Соколова-Микитова раскрылось в произведениях о природе, адресованных детскому читателю. Стараясь передать детям свое уникальное отношение к русской природе, автор широко использует народную лексику и синтаксис, характерный для фольклорных текстов («Кузовок»). В многочисленных пейзажных зарисовках и миниатюрах о животных отражаются архетипические свойства всего живого, берущие начало в народных сказках («Лесные картинки»).

Основной мотив этих произведений – радость открытия, которой рассказчик делится с читателем. Это показано как в небольших описательных зарисовках, так и в циклах, рисующих эволюцию какого-либо явления («От весны до весны»). Способы повествования варьируются от бесстрастнообъективного до созерцательного.

Мы отдельно рассмотрели дидактическую ценность рассказов о природе, которые прививают бережное отношение к ней, расширяют кругозор читателя. При этом автор воздерживается от назидательного стиля и не изменяет своему принципу правдивого отражения действительности. Характерной особенностью является также тонкий психологизм авторского мышления («Беляк», «Бурый»).

Над циклами детских рассказов Соколов-Микитов работал на протяжении нескольких десятилетий. Кроме того, нами выделены и охарактеризованы два творческих этапа, когда писатель сосредоточивался на написании сказок: 1) начальный период творчества, то есть 1910-1920 гг. - в основном бытовые, волшебные сказки; 2) поздний период, т.е. 1950-1960 гг. – сказки о животных.

Литературная сказка Соколова-Микитова имеет своей особенностью то, что автор являлся не собирателем фольклора, что традиционно для его предшественников, но его носителем. Авторское своеобразие бытовых сказок проявилось в том, что, кроме традиционных персонажей (солдат, мужик), появились новые герои с элементами биографичности (матрос, охотник). Нетипичным элементом стала развернутая экспозиция. Фоновое присутствие русской природы расширяется, включая элементы народной мифологии («Тороча»).

Анализ произведений Соколова-Микитова неизменно осуществлялся нами с точки зрения литературных связей, преемственности и традиций.

Многие аспекты творчества писателя генетически восходят к древнерусской литературной традиции – прежде всего через фольклор. Это такие особенности его прозы, как изобразительность, направляющая внимание деталь, следование принципам абстрагирования и художественного обобщения, бинарность авторского мышления, патриотическое содержание. Отдельно рассмотрены христианские мотивы: религиозные реминисценции, мотив дороги как символ жизненного пути, традиционные для житий чудеса.

© Соколов-Микитов И. С., наследники, 1954
© Жехова К., предисловие, 1988
© Бастрыкин В., иллюстрации, 1988
© Оформление серии. Издательство «Детская литература», 2005

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

И. С. СОКОЛОВ-МИКИТОВ

Шестьдесят лет активной творческой деятельности в бурном XX столетии, полном стольких событий и потрясений, – таков итог жизни замечательного советского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.
Детство его прошло на Смоленщине, с ее милой, истинно русской природой. В те времена в деревне еще сохранялся старинный быт и уклад. Первыми впечатлениями мальчика были праздничные гулянья, деревенские ярмарки. Именно тогда сросся он с родной землей, с ее бессмертной красотой.
Когда Ване исполнилось десять лет, его отдали в реальное училище. К сожалению, это заведение отличалось казенщиной, и учение шло плохо. Весной запахи пробудившейся зелени неудержимо влекли мальчика за Днепр, на его берега, покрывавшиеся нежной дымкой распустившейся листвы.
Из пятого класса училища Соколов-Микитов был исключен «по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям». Поступить с «волчьим билетом» куда-либо было невозможно. Единственным учебным заведением, где не требовалось свидетельства о благонадежности, оказались петербургские частные сельскохозяйственные курсы, куда через год он смог попасть, хотя, как признавался писатель, большого влечения к сельскому хозяйству он не испытывал, как, впрочем, и не испытывал он никогда влечения к оседлости, собственности, домоседству…
Скучные курсовые занятия вскоре оказались не по душе Соколову-Микитову – человеку с беспокойным, неусидчивым характером. Устроившись в Ревеле (ныне Таллин) на пароход торгового флота, он в течение нескольких лет скитался по белу свету. Видел многие города и страны, побывал в европейских, азиатских и африканских портах, близко сошелся с трудовыми людьми.
Первая мировая война застала Соколова-Микитова на чужбине. С большим трудом добрался он из Греции на родину, а потом ушел добровольцем на фронт, летал на первом русском бомбардировщике «Илья Муромец», служил в санитарных отрядах.
В Петрограде встретил Октябрьскую революцию, затаив дыхание слушал в Таврическом дворце выступление В. И. Ленина. В редакции «Новой жизни» познакомился с Максимом Горьким и другими писателями. В эти переломные для страны годы Иван Сергеевич становится профессиональным литератором.
После революции – недолгая работа учителем единой трудовой школы в родных смоленских местах. К этому времени Соколов-Микитов уже опубликовал первые рассказы, замеченные такими мастерами, как И. Бунин и А. Куприн.
«Теплая земля» – так назвал писатель одну из своих первых книг. И более точное, более емкое название найти было бы трудно! Ведь родная русская земля действительно теплая, потому что она согрета теплом человеческого труда и любви.
Ко времени первых полярных экспедиций относятся рассказы Соколова-Микитова о походах флагманов ледокольного флота «Георгий Седов» и «Малыгин», положивших начало освоению Северного морского пути. На одном из островов Северного Ледовитого океана именем Ивана Сергеевича Соколова-Микитова была названа бухта, где он нашел буек погибшей экспедиции Циглера, судьба которой до того момента была неизвестна.
Несколько зим провел Соколов-Микитов на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, Северному и Мурманскому краям. Он бродил по дремучей тайге, видел степь и знойную пустыню, исколесил все Подмосковье. Каждая такая поездка не только обогащала его новыми мыслями и переживаниями, но и запечатлевалась им в новых произведениях.
Сотни рассказов и повестей, очерков и зарисовок подарил людям этот человек доброго таланта. Богатством и щедростью души озарены страницы его книг.
Творчество Соколова-Микитова близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях есть свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.
Об Иване Сергеевиче в энциклопедии написано: «Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф». И хотя дальше стоит точка, но список этот можно было бы продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник.
Книги Соколова-Микитова написаны певучим, богатым и в то же время очень простым языком, тем самым, которому писатель научился еще в детские годы.
В одной из автобиографических заметок он писал: «Я родился и рос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы. Первые услышанные мною слова – были народные яркие слова, первая музыка, которую я услышал, – народные песни, которыми был некогда вдохновлен композитор Глинка».
В поисках новых изобразительных средств писатель еще в двадцатые годы прошлого века обращается к своеобразному жанру кратких (не коротких, а именно кратких) рассказов, которые он удачно окрестил былицами.
Неискушенному читателю эти былицы могут показаться простыми заметками из записной книжки, сделанными на ходу, на память о поразивших его событиях и характерах.
Лучшие образцы таких кратких невыдуманных рассказов мы уже видели у Л. Толстого, И. Бунина, В. Вересаева, М. Пришвина.
Соколов-Микитов в своих былицах идет не только от литературной традиции, но и от народного творчества, от непосредственности устных рассказов.
Для его былиц «Рыжие и вороные», «Себе на гроб», «Страшный карлик», «Разженихи» и других характерна необычайная емкость и меткость речи. Даже в так называемых охотничьих рассказах у него на первом плане человек. Здесь он продолжает лучшие традиции С. Аксакова и И. Тургенева.
Читая небольшие рассказы Соколова-Микитова про смоленские места («На речке Невестнице») или про птичьи зимовья на юге страны («Ленкорань»), невольно проникаешься возвышенными ощущениями и мыслями, чувство восхищения родной природой переходит в нечто другое, более благородное, – в чувство патриотизма.
«Творчество его, имея истоком малую родину (то есть Смоленщину), принадлежит большой Родине, нашей великой земле с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красотой – от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья», – говорил о Соколове-Микитове А. Твардовский.
Не все люди способны чувствовать и понимать природу в органической связи с человеческим настроением, а просто и мудро живописать природу могут лишь немногие. Столь редким даром обладал Соколов-Микитов. Эту любовь к природе и к людям, живущим с ней в дружбе, он умел передать и совсем юному своему читателю. Нашей дошкольной и школьной детворе давно полюбились его книжки: «Кузовок», «Домик в лесу», «Лисьи увертки»… А как живописны его рассказы об охоте: «На глухарином току», «Натяге», «Первая охота» и другие. Читаешь их, и кажется, что ты сам стоишь на лесной опушке и, затаив дыхание, следишь за величественным полетом вальдшнепа или в ранний, предрассветный час прислушиваешься к загадочной и волшебной песне глухаря…
Писательница Ольга Форш говорила: «Читаешь Микитова и ждешь: вот-вот застучит над головой дятел или выскочит зайчишка из-под стола; как это у него здорово, по-настоящему рассказано!»
Творчество Соколова-Микитова автобиографично, но не в том смысле, что он писал только о себе, а потому, что рассказывал всегда и обо всем как очевидец и участник тех или иных событий. Это придает его произведениям яркую убедительность и ту документальную достоверность, которые так привлекают читателя.
«Мне посчастливилось сблизиться с Иваном Сергеевичем в ранние годы его литературной работы, – вспоминал К. Федин. – Это было вскоре после Гражданской войны. На протяжении полувека он настолько посвящал меня в свою жизнь, что мне иногда кажется – она стала моей.
Он никогда не задавался целью написать подробно свою биографию. Но он из тех редких художников, жизнь которых как бы сложила собою все, что им написано».

Калерия Жехова

НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

Восход солнца

Еще в раннем детстве доводилось мне любоваться восходом солнца. Весенним ранним утром, в праздничный день, мать иногда будила меня, на руках подносила к окну:
– Посмотри, как солнце играет!
За стволами старых лип огромный пылающий шар поднимался над проснувшейся землею. Казалось, он раздувался, сиял радостным светом, играл, улыбался. Детская душа моя ликовала. На всю жизнь запомнилось мне лицо матери, освещенное лучами восходящего солнца.
В зрелом возрасте много раз наблюдал я восход солнца. Я встречал его в лесу, когда перед рассветом проходит вверху над макушками предутренний ветер, одна за другою гаснут в небе чистые звезды, четче и четче обозначаются на посветлевшем небе черные вершины. На траве лежит роса. Множеством блесток сверкает растянутая в лесу паутина. Чист и прозрачен воздух. Росистым утром, смолою пахнет в густом лесу.
Видел восход солнца над родными полями, над зеленеющим, покрытым росою лугом, над серебряной гладью реки. В прохладном зеркале воды отражаются побледневшие утренние звезды, тонкий серп месяца. На востоке разгорается заря, и вода кажется розовой. Как бы в парной легкой дымке под пение бесчисленных птиц поднимается над землею солнце. Точно живое дыхание земли, легкий золотистый туман стелется над полями, над недвижной лентой реки. Все выше поднимается солнце. Прохладная прозрачная роса на лугах сияет алмазной россыпью.
Наблюдал появление солнца в морозное зимнее утро, когда нестерпимо сияли глубокие снега, рассыпался с деревьев легкий морозный иней. Любовался восходом в высоких горах Тянь-Шаня и Кавказа, покрытых сверкающими ледниками.
Особенно хорош восход солнца над океаном. Будучи моряком, стоя на вахте, много раз наблюдал я, как восходящее солнце меняет свой цвет: то раздувается пылающим шаром, то закрывается туманом или далекими облаками. И все вокруг внезапно меняется. Иными кажутся далекие берега, гребни набегающих волн. Изменяется цвет самого неба, золотисто-голубым шатром покрывающего бескрайнее море. Пена на гребнях волн кажется золотою. Золотыми кажутся летящие за кормою чайки. Алым золотом отсвечивают мачты, блестит крашеный борт корабля. Стоишь, бывало, на вахте на носу парохода, несказанной радостью наполняется сердце. Рождается новый день! Сколько встреч и приключений сулит он молодому счастливому моряку!
Жители больших городов редко любуются восходом солнца. Высокие каменные громады городских домов закрывают горизонт. Даже сельские жители просыпают короткий час восхода солнца, начало дня. Но в живом мире природы все пробуждается. На опушках леса, над озаренной водою громко поют соловьи. Взвиваются с полей в небо, исчезая в лучах рассвета, легкие жаворонки. Радостно кукуют кукушки, свистят дрозды.
Только моряки, охотники – люди, тесно связанные с матерью-землею, знают радость торжественного солнечного восхода, когда на земле пробуждается жизнь.
Друзья мои читатели, очень советую вам полюбоваться восходом солнца, чистой ранней утренней зарею. Вы почувствуете, как свежей радостью наполняется ваше сердце. В природе нет ничего прелестнее раннего утра, утренней ранней зари, когда материнским дыханием дышит земля и жизнь пробуждается.

Русская зима

Хороши, чисты русские снежные зимы. Глубокие сверкают на солнце сугробы. Скрылись подо льдом большие и малые реки. В морозное тихое утро над крышами деревенских домов столбами поднимается в небо дым. Под снежной шубой, набирая силу, отдыхает земля.
Тихи и светлы зимние ночи. Обливая снега тонким светом, сияет луна. В лунном свете мерцают поля, вершины деревьев. Хорошо видна накатанная зимняя дорога. Темны тени в лесу. Крепок зимний ночной мороз, потрескивают в лесу стволы деревьев. Высокие звезды рассыпаны по небу. Ярко светит Большая Медведица с ясной Полярной звездою, указывающей на север. От края до края протянулся по небу Млечный Путь – загадочная небесная дорога. В Млечном Пути распростер свои крылья Лебедь – большое созвездие.
Что-то фантастическое, сказочное есть в лунной зимней ночи. Вспоминаются пушкинские стихи, гоголевские рассказы, Толстой, Бунин. Кому приходилось ездить лунной ночью по зимним проселочным дорогам, наверное, вспомнит свои впечатления.
А как хороши зимний рассвет, утренняя заря, когда покрытые снегом поля, пригорки освещают золотые лучи восходящего солнца и заблестит, засверкает ослепительная белизна! Необыкновенны русская зима, яркие зимние дни, лунные светлые ночи!
Некогда бродили по снежным полям и дорогам голодные волки; пробегали, оставляя на снегу тонкие цепочки следов, лисицы, разыскивая спрятавшихся под снегом мышей. Даже днем можно было увидеть в поле мышкующую лисицу. Неся над снегом пушистый хвост, пробегала она по полям и перелескам, острым слухом чуяла спрятавшихся под снегом мышей.
Чудесны зимние солнечные дни. Раздолье лыжникам, бегущим на легких лыжах по скользкому снегу. Я не любил проторенных лыжниками лыжней. Возле такой лыжни, где цепочкой бежит человек за человеком, трудно увидеть зверя или лесную птицу. На лыжах я один уходил в лес. Лыжи ходко, почти неслышно скользят по нетронутому снегу. В высокое небо возносят сосны свои кудрявые побелевшие вершины. На зеленых колючих ветвях развесистых елей лежит белый снег. Под тяжестью инея в дугу согнулись молодые высокие березки. Темные муравьиные кучи покрыты снегом. В них зимуют черные муравьи.
Полон жизни зимний, казалось бы, мертвый лес.
Вот простучал на сухом дереве дятел. Неся в клюве шишку, пестрым платочком перелетел на другое место – к своей «кузнице», устроенной в развилине старого пня, ловко вправил шишку в свой верстак и стал долбить клювом. Во все стороны полетели смолистые чешуйки. Вокруг пня валяется много расклеванных шишек. С дерева на дерево перепрыгнула шустрая белочка. Большая белая снежная шапка упала с дерева, рассыпалась снежной пылью.
На краю леса можно увидеть сидящих на березах черных тетеревов. Зимою они кормятся почками берез. Бродя по снегу, собирают черные ягоды можжевельника. Крестообразными следами тетеревиных лап исписана между кустами поверхность снега. В студеные зимние дни тетерева, падая с берез, зарываются в снег, в глубокие лунки. Счастливому лыжнику иногда удается поднять спрятавшихся в снежных лунках тетеревов. Один за другим в алмазной снежной пыли вылетают птицы из глубокого снега. Остановишься, любуясь дивным зрелищем.
Много чудес можно увидеть в зимнем спящем лесу. С шумом пролетит рябчик или поднимется тяжелый глухарь. Всю зиму глухари кормятся на молодых соснах жесткой хвоей. Возятся под снегом лесные мыши. Спят под корнями деревьев ежи. Бегают по деревьям, гоняясь за белками, злые куницы. Стайка красногрудых веселых клестов, роняя снежную навись, с приятным свистом расселась на покрытых смолистыми шишками ветвях ели. Стоишь и любуешься, как быстро и ловко теребят они тяжелые шишки, добывая из них семена. От дерева к дереву тянется легкий следок белки. Цепляясь за сучья, сверху сорвалась, упала к ногам обглоданная шишка. Подняв голову, вижу, как закачалась, освободившись от тяжести, ветка, как перемахнула, затаилась в густой вершине проворная лесная проказница. Где-то в дремучем лесу спят в своих берлогах почти непробудным сном медведи. Чем сильнее мороз, тем крепче спит медведь. Бродят в осиннике рогатые лоси.
Затейливой грамотой звериных и птичьих следов исписана поверхность глубоких сугробов. Ночью здесь пробегал жировавший в осиннике заяц-беляк, оставил на снегу круглые орешки помета. Зайцы-русаки ночами бегают по полям, откапывают хлебную озимь, оставляют на снегу путаные следы. Нет-нет да и присядет на задние лапы, подняв уши, слушает далекий лай собак. Под утро зайцы скрываются в лесу. Они сдваивают и страивают свои следы, делают длинные смётки, ложатся где-нибудь под кустом или еловой ветвью, головой к своему следу. Трудно увидеть залегшего в снегу зайца: он первый замечает человека и быстро убегает.
Возле деревень и старинных парков видишь раздувшихся краснозобых снегирей, а у самых домов попискивают шустрые смелые синички. Случается, что в морозный день синицы залетают в открытые форточки или в сени домов. Я приручал залетавших в мой маленький домик синиц, и они быстро в нем обживались.
С дерева на дерево перелетают оставшиеся зимовать вороны. Бабьими голосами перекликаются сероголовые галки. Вот под самое окно прилетел, уселся на дереве поползень, удивительная птица, умеющая ползать по стволу вниз головой. Иногда поползень подобно синицам залетает в открытую форточку. Если не шевелиться, не пугать его, он влетит на кухню, будет подбирать хлебные крошки. Птицам голодно зимою. Они добывают корм в щелях древесной коры. Снегири питаются семенами зазимовавших над снегом растений, ягодами шиповника, держатся возле хлебных сараев.
Кажется, подо льдом застыла, спит река. Но на льду у лунок сидят рыболовы. Им не страшны мороз, холодный, пронизывающий ветер. У заядлых рыболовов стынут от холода руки, но на крючок попадаются мелкие окуни. Зимою мечут икру налимы. Они охотятся на задремавших рыбок. Искусные рыболовы ловят зимою налимов в расставленные верши и норота́, еловыми ветвями загораживают реку. Ловят налимов зимой и на крючки, на приманку. В Новгородской области я знал старого рыболова, приносившего мне каждый день живых налимов. Вкусна налимья уха и печенка. Но мало, к сожалению, осталось в загрязненных реках налимов, любящих чистую воду.
А как хороши зимою покрытые льдом и снегом лесные озерки, застывшие малые реки, в которых продолжается невидимая глазу жизнь! Хороши зимою осиновые деревья с тончайшим кружевом своих голых ветвей на фоне темного елового леса. Кое-где краснеют в лесу на рябине зазимовавшие ягоды, висят яркие гроздья калины.

Март в лесу

В богатствах календаря русской природы март числится первым месяцем весны, радостным праздником света. Уже кончился холодный, вьюжный февраль – «кривые дороги», как называют его в народе. По народному меткому слову, еще «зима зубы показывает». В первых числах марта нередко возвращаются морозы. Но все длиннее дни, раньше и раньше восходит над снежной сверкающей пеленой весеннее яркое солнце. В лесах и на поле нетронуто лежат глубокие сугробы. Выйдешь на лыжах – такая засверкает вокруг нестерпимая белизна!
По-весеннему пахнет воздух. Отбрасывая на снег лиловые тени, недвижно стоят в лесу деревья. Прозрачно и чисто небо с высокими легкими облаками. Под темными елями ноздреватый снег обсыпан опавшей хвоей. Чуткое ухо ловит первые знакомые звуки весны. Вот почти над самой головой послышалась звонкая барабанная трель. Нет, это не скрип старого дерева, как обычно думают городские неопытные люди, оказавшись в лесу ранней весной. Это, выбрав сухое звонкое дерево, по-весеннему барабанит лесной музыкант – пестрый дятел. Если прислушаться хорошенько, непременно услышишь: там и там в лесу, ближе и дальше, как бы перекликаясь, торжественно звучат барабаны. Так барабанщики-дятлы приветствуют приход весны.
Вот, прогретая лучами мартовского солнца, сама собой свалилась с макушки дерева, рассыпалась снежною пылью тяжелая белая шапка. И, точно живая, долго колышется, как бы машет рукой, зеленая ветка, освобожденная от зимних оков. Стайка клестов-еловиков, весело пересвистываясь, широким красно-брусничным ожерельем рассыпалась по увешанным шишками вершинам елей. Лишь немногие наблюдательные люди знают, что эти веселые, общительные птички всю зиму проводят в хвойных лесах. В самую лютую стужу они искусно устраивают в густых сучьях теплые гнезда, выводят и выкармливают птенцов. Опершись на лыжные палки, долго любуешься, как шустрые птички своими кривыми клювами теребят шишки, выбирая из них семена, как, кружась в воздухе, тихо сыплются на снег легкие шелушинки.
Почти невидной и неслышной жизнью, доступной лишь зоркому глазу и чуткому уху, живет в эту пору едва пробудившийся лес. Вот, уронив обгрызенную шишку, взвершилась на дерево легкая белка. Прыгая с сучка на сучок, над самым сугробом уже по-весеннему тенькают синички. Мелькнув за стволами деревьев, неслышно пролетит и исчезнет рыжеватая сойка. Вспорхнет, прогремит и скроется в глубине лесного заросшего оврага пугливый рябчик.
Освещенные лучами солнца, высятся бронзовые стволы сосен, в самое небо вознося свои раскидистые вершины. В тончайшее кружево сплелись зеленоватые ветки голых осин. Пахнет озоном, смолою, багульником, жесткие вечнозеленые ветки которого уже показались из распавшегося сугроба у пригретого мартовским солнцем высокого пня.
Празднично, чисто в освещенном лесу. Яркие пятна света лежат на ветвях, на стволах деревьев, на слежавшихся плотных сугробах. Скользя на лыжах, выйдешь, бывало, на солнечную, сверкающую, окруженную березовым лесом поляну. Нежданно-негаданно, почти из-под самых ног, в алмазной снежной пыли начинают вырываться из лунок тетерева. Все утро кормились они на развесистых, усыпанных почками березах. Один за другим вылетают отдыхавшие в снегу краснобровые черные косачи, желтовато-серые самки-тетерки.
В ясные дни по утрам уже можно услышать первое весеннее бормотание токующих косачей. В морозном воздухе далеко слышны их гулкие голоса. Но еще не скоро начнется настоящий весенний ток. Это лишь пробуют силы, точат оружие закованные в черные латы краснобровые бойцы.
На глухих сосновых болотах готовятся к весеннему току глухари-мошники. В глубоком снегу, в осиновых и сосновых зарослях, держатся лоси. Трудно увидеть чуткого лося, но бывает и так: спасаясь от злых браконьеров, лоси выходят к людным дорогам, на окраины селений и городов.
Чудесны лунные мартовские ночи! Крепким настом покрыты снега. Можно без лыж идти по хрустящему снежному паркету.
Сказочным кажется ночной лес. Иные, ночные, слышатся звуки и голоса. Вот гугукнула, пролетая, сова, далеко-далеко отозвались ей другие невидимки совы. Пискнув тихонько, лесная мышь пробежала по снегу, скрылась под пнем в сугробе. Опушкою леса пробежала осторожная лисица. В светлые лунные ночи выходят на поля жировать русаки.
Еще спят в своих теплых норах и берлогах барсуки и медведи. Но в ясные мартовские дни все чаще просыпается медведь. Подрастают в берлогах родившиеся зимою медвежата.
Настоящая весна приходит в середине марта. В городах и поселках течет с крыш, висят длинные сосульки. Радостно, по-весеннему чирикают воробьи. На лесных тропинках проваливается под ногами снег.
А где-то, на далеком юге, уже цветут сады, давно начался сев. Многотысячная армия пролетных птиц готовится в дорогу. Из далекой Африки, с берегов Южного Каспия отправляются птицы в далекий путь. Первыми прилетают близкие гости – грачи. В старых парках на высоких деревьях ладят они свои гнезда, шумом и гамом наполняя окрестности. За грачами прилетят скоро скворцы, покажутся на весенних проталинах первые жаворонки.
С каждым днем сильнее греет солнце. Бегут под снегом весенние ручейки. Скоро придет апрель – самый шумный месяц вешней воды, пробуждения земли, бурного движения соков.

Звуки весны

Месяц апрель – «зажги снега, заиграй овражки». Так говорится в народной пословице.
Это значит: последний снег с полей сходит, звенят по оврагам ручьи, ломают зимний лед реки.
Весною пахнет пробудившаяся от зимнего сна земля.
Надуваются в лесу у деревьев смолистые душистые почки.
Уже прилетели, расхаживают по полям и дорогам белоносые грачи. Распевают, греясь на солнышке, весенние веселые гости – скворцы. С песнями поднимаются с полей высоко в небо голосистые жаворонки.
Наступает особенный торжественный час в русской природе. Как бы до самого неба распахнутся невидимые голубые ворота. Вместе с полой водой покажутся косяки пролетных птиц. От теплого юга до студеного моря, над всей обширной страною, будут слышны их весенние веселые голоса.
Над полями и лесами, над широкими реками и голубыми озерами летят птицы, возвращаясь на свою родину. Высоко в небе, распахнув белые крылья, пролетают на север прекрасные лебеди, стройными косяками тянут гуси, курлыкают журавли. На реках и озерах, наполненных вешней водою, отдыхают и кормятся дикие утки.
Множество птиц пролетает даже над шумными многолюдными городами. Выйди на берег реки, хорошенько послушай! Чуткое ухо услышит в освещенном заревом городском небе свист бесчисленных крыльев, далекие птичьи голоса…
Для чуткого, внимательного охотника, умеющего хорошо видеть и слышать, особенную прелесть представляет богатство звуков и голосов в лесу. Необычайно разнообразны эти лесные звуки весною. Вот с надломанной ветки березы упала прозрачная капля – послышался тонкий, хрустальный звон. Под напором жизненных соков сам собою шевельнулся вытянутый в стрелку листок, и чуткому уху охотника уже чудится шепот проснувшейся земли. Тысячи таких звуков родятся весною в ожившем лесу. От пенька на пенек пробежала, тоненько пискнула мышь; поднявшись с земли, прогудел, стукнулся о березу и грузно упал неповоротливый жук. Сидя на стволе засохшего дерева, дятел пустил звонкую барабанную трель. На макушке березы, покрывшейся дымкой молодой листвы, громко кукует кукушка и, точно поперхнувшись, неожиданно вдруг умолкает. Окруженный золотым сиянием солнца, на самой вершине голого дуба, важно надувая зоб, воркует дикий голубь-витютень. «На ду-у-убе сижу! На ду-у-убе сижу!» – далеко-далеко разносится глухое его воркованье. Справа и слева на своих звонких свирелях разливаются певчие дрозды, а в глухой еловой чащобе тихо попискивает рябчик.

ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2016. №4(46)

УДК 821.161.1

РАННЕЕ ТВОРЧЕСТВО И. С. СОКОЛОВА-МИКИТОВА: ВЫХОД К «БОЛЬШОМУ РОМАНУ»

© Юлия Василевская, Надежда Косоурова

EARLY WORKS OF IVAN SOKOLOV-MIKITOV: ON HIS WAY TO "THE BIG NOVEL"

Iuliia Vasilevskaia, Nadezhda Kosourova

The article contains the results of our research on similarities in plot, style and other elements found in Ivan Sokolov-Mikitov"s short stories and short novels. To identify the images, themes and motifs, which subsequently became traditional in the work of the writer, we study the short novels "Yelenh", "Chiz-hikova Lavra", "Childhood" and the short story cycles "On the Warm Ground" and "On the Nevestnitsa River", on which the writer worked mainly in the 1920s, and continued working in the 1950s. The article identifies parallel plots, describes the motifs of searching and returning and the role of the "road" chronotope associated with them. Written in the 1920s-1930s, the short stories about wildlife and rural life are compared here with the hunting stories of the 1940s-1960s. The article points out certain commonality of major temporal dominants and diverse categories of the past and the present.

Ivan Sokolov-Mikitov"s early prose should be viewed as a single complex of texts, linked by numerous connectors: chronotopes, the system of through-motifs, the stylistic manner of the narrative, and the characters moving from one story to another. All the above mentioned features allow us to speak about these texts as some kind of drafts of a big novel, the idea of which did not leave the writer throughout his life.

Keywords: Ivan Sokolov-Mikitov, short story cycle, novel, style, chronotope.

Предметом исследования является стилевая, сюжетная и иная общность рассказов и повестей И. С. Соколова-Микитова. Для выявления образов, сюжетов и мотивов, ставших впоследствии традиционными в творчестве писателя, рассмотрены повести «Елень», «Чижикова лавра», «Детство», циклы рассказов «На теплой земле» и «На речке Невестнице», работа над которыми велась в основном в 1920-е годы, но была продолжена в 1950-е годы. Выявлены параллельные сюжеты, описываются мотивы поиска и возвращения и связанная с ними роль хронотопа дороги. Рассказы 1920-1930-х годов о природе и о деревне сопоставляются с охотничьими рассказами 1940-1960-х годов. Показана общность основных временных доминант и многообразная наполненность категорий прошлого и настоящего.

Раннюю прозу И. С. Соколова-Микитова целесообразно рассматривать как единый комплекс текстов, связанных между собой множеством «скреп»: хронотоп, система сквозных мотивов, стилевая манера повествования, персонажи, перемещающиеся из одного произведения в другое. Все это позволяет говорить об этих текстах как о своеобразных черновых вариантах для будущего романа, замысел которого не оставлял писателя всю его жизнь.

Ключевые слова: И. С. Соколов-Микитов, цикл рассказов, роман, стиль, хронотоп.

За И. С. Соколовым--Микитовым закрепилась репутация писателя, «специализирующегося» на малых прозаических жанрах. Его повести «Детство», «Елень», «Чижикова лавра» рассматривались исследователями как интересное исключение из правил и тем самым получали статус главных, «программных» произведений. Однако при внимательном изучении ранней прозы И. С. Соколова-Микитова (1920-30-е годы) становится очевидно, что повести непонимаемы без рассказов и очерков, составивших впоследствии

два цикла - «На теплой земле» и «На речке Невестнице». Да и самим автором повести никогда не рассматривались как что-то самодостаточное. С рассказами их объединяет единая система образов и персонажей, схожесть ряда сюжетных ситуаций, пространственно-временное строение.

В раннем творчестве И. С. Соколова-Микито-ва заметно тяготение к романной форме: все произведения, по сути, являются частью одного сюжета. Сюжет этот создается главным образом за счет общей топонимики, а также системы пер-

сонажей. Некоторые из них могут фигурировать в разных произведениях под разными именами, но при этом все равно остаются узнаваемыми. В одном случае такой «сквозной» персонаж поставлен в центр повествования, в другом - действует на периферии основных событий. Схожий принцип был использован Бальзаком в построении системы персонажей грандиозной «Человеческой комедии».

То, что И. С. Соколов-Микитов задумывал создать «большой роман», видно из ряда его писем. Так, например, в письме к А. Т. Твардовскому: «Мне хочется написать повесть (роман или хронику) о человеке моего поколения (быть может, самого трагического), человеке, родившемся и выросшем в „мирные времена", в годы первой мировой войны оказавшемся лобовым солдатом, прошедшим огни, воды и чугунные повороты. Над этой повестью, начатой с „тихих" времен, я и тружусь, подчас, с великой и мучительной натугой» (27 октября 1953 г.) [Соколов-Микитов, т. 4, с. 352-353]. Этого замысла он не оставлял до самого конца своих дней. В разное время, как это видно, в частности, из его переписки с издателями и писателями, характер замысла менялся: в центр повествования ставилась то тема войны и эмигрантских скитаний, то хроника жизни дореволюционной и послереволюционной деревни.

Повести «Детство», «Елень», циклы рассказов «На теплой земле», «На речке Невестнице» и собрание «записей-былиц» «На своей земле» -очевидная попытка автора выйти к большому роману, создать эпос о своей родине и о себе как об одном из людей этой земли. Помимо очевидных связей (топонимика, система персонажей, похожие сюжетные повороты и ситуации), в единое повествовательное целое эти произведения связывает общая система мотивов и хронотоп.

Схожие сюжетные ситуации, встречающиеся в «Елени», «Детстве» и двух упомянутых циклах, являются своеобразными «креплениями», ключевыми сюжетными узлами для всего будущего эпического полотна. Описание в обеих повестях экзотического и потому в чем-то сказочного облика «бывших» людей (дворян, купцов, приказчиков), либо спившихся, либо «одичавших», получает логическое продолжение и завершение в рассказах (особенно ярко в рассказе «Пыль»). Поразивший воображение рассказчика парализованный калека (повесть «Детство») «перевоплотится» в умирающую от неведомой болезни молодую девушку из рассказа «Медовое сено» (в том и в другом случае подчеркивается невероятная, нечеловеческая худоба, переводящая этих

персонажей в разряд неких «иных существ»). Избиение цыгана, обвиняемого в краже, присутствует и в повести «Елень», и в рассказе «Цыган» (в них также действует один и тот же персонаж - цыган Лекса). Единственная уцелевшая после облавы волчица - персонаж из «Елени» и рассказа «Найденов луг». И это не единственные примеры подобной «миграции» сюжетов.

В главке «Мужики» (повесть «Детство») среди прочих героев упоминается Оброська, который в рассказе «Фурсик» будет уже второстепенным действующим лицом. Дмитрий Степанович Гагарин из «Дня хозяина» описывается точь-в-точь как барин Хлудов из повести «Елень». Сюжет рассказа также имеет свой аналог в «Елени» (несчастный случай на лесной порубке, разговор с приятелем-лесником об охоте на волков).

При всей кажущейся аморфности авторского замысла можно говорить о продуманной структуре будущего романа. Вернее, о нескольких возможных структурах. В «Детстве» это воспоминания (и соответственно - точка зрения) рассказчика, в «Елени» - хронотоп, объединяющий как человеческий, так и природный миры (точка зрения автора-повествователя). Однако наиболее сложный, многокомпонентный «стержень» повествования, созданный как система сменяющих друг друга точек зрения, можно видеть в цикле «На теплой земле». Большая часть рассказов была создана в середине 1920-х годов, однако потом цикл был значительно переработан и дополнен. При этом он тесно связан с другим циклом, над которым И. С. Соколов-Микитов работал в эти же годы, - «На речке Невестнице». Изначально оба цикла были обычными сборниками. На это указывает, в частности, подвижность их структуры: рассказы часто «переезжали» из одной подборки в другую и не имели внутри сборника определенного, закрепленного за ними места.

Впоследствии редактирование этих сборников шло именно в сторону цикла. Особенно сильны циклообразующие связи в сборнике «На теплой земле». Мотив встречи и мотив возвращения, актуальные для ранней прозы И. С. Со-колова-Микитова, реализуются здесь через хронотоп дороги. Именно он становится одной из определяющих примет потенциального романного замысла. Как писал М. М. Бахтин, именно для романа характерно «слияние жизненного пути человека (в его основных переломных моментах) с его реальным пространственным путем-дорогой, то есть со странствованиями» [Бахтин, с. 375].

Дорога играет важную роль как минимум в пяти рассказах цикла из девяти. Путешествие-

возвращение (изображаемое пока как мысленное) начинается уже в первом рассказе - «На теплой земле». Описание дороги связано с лучшими детскими воспоминаниями:

По крепко накатанной, обмытой теплым дождем лесной мягкой дороге бесшумно катятся дрожки. Подобрав ноги, я сижу за спиной отца. Рядом, блестя обмытою железною шиной, весело вертится колесо [Соколов-Микитов, т. 1, с. 225].

Вариацией образа дороги становится образ реки (ручья), и в этом случае передвижение происходит не в пространстве, а во времени (из настоящего - в прошлое). Такое «путешествие» зачастую связано с еще одним важным для ранней прозы И. С. Соколова-Микитова мотивом земли обетованной (особенно ярко заявлен в повести «Детство» - глава «Плотик»).

В отечественном литературоведении неоднократно подчеркивалась фольклорная основа хронотопа дороги: «Выход из родного дома на дорогу с возвращением на родину - обычно возрастные этапы жизни (выходит юноша, возвращается муж)» [Бахтин, с. 375]. Так, в рассказе «Пыль» главный герой, «бывший» помещик Алмазов, вновь посещает родные места, покинуть которые ему пришлось еще ребенком. Значительное внимание автор здесь уделяет описанию изменившейся, обновленной (не всегда в хорошем смысле) деревни. Но в письме «милому другу» Алмазов подчеркивает неизменность главного - неба над его малой родиной и реки, на берегу которой он мгновенно вспоминает свое детство. Композиционно дорога (и соотносимая с ней река) становится в рассказе «Пыль» осью, на которую нанизывается новый, преображающий героя опыт.

Пыль дорог становится во многих ранних рассказах И. С. Соколова-Микитова одним из важных сквозных мотивов (о сквозных мотивах в ранней прозе И. С. Соколова-Микитова см. подр.: [Громова]). Упомянутый выше рассказ не исключение. Описанием пыльной дороги начинается история возвращения Алмазова; ветром, гонящим пыль вслед уходящему герою, рассказ завершается. Этот же мотив присутствует в рассказе «Слепцы», композиция которого построена по схожему принципу: появление героев из ниоткуда и их последующий уход куда-то в даль. Но здесь герои сами становятся источником преображающего опыта для пригласившего их «одинокого человека», почувствовавшего притягательную загадку любви незрячих.

Второй важный сквозной мотив, связанный в рассказах И. С. Соколова-Микитова с хронотопом дороги, - это мотив поиска земли обетованной. В рассказе «Медовое сено» мечта уехать «в

Сибирь есть белые пироги с вареньем» - легенда в легенде, предание, о котором в деревне «люди помнят». О земле обетованной говорится и в рассказе «Камчатка». В рассказе «На пнях» такое путешествие-поиск - удел крестьянина, оторванного от родной земли (««Живет он хозяйством, но землю не любит» [Соколов-Микитов, т. 1, с. 354]). Деревенские жители охотно верят в беспочвенные слухи:

Стало слышно, что <...> собирается на Кубань пол-уезда, что земли там отдаются задаром, <...> что чернозем там как масло... [Там же].

Эта тяга к легкой и сытой жизни объясняется автором не столько войной и разрухой в стране, сколько существующей у русского человека определенной душевной склонностью, характерным воплощением которой становится и alter ego автора - герой-охотник. Такой тип характера можно обозначить словосочетанием «простая душа» («...под внешней деловитостью Павла, под его умением чесануть язык скрывается детская, простая душа, <... > трудолюбие его больше напускное...» («На пнях»)). Интересную роль такого героя в ранних и поздних рассказах писателя еще предстоит исследовать.

В «Морских рассказах» образ земли обетованной имеет не только пространственную, но и временную протяженность. И здесь, и в мемуарных книгах последних лет жизни писателя он воплощается в чудесных детских годах, проведенных на Смоленщине.

В повести «Чижикова лавра» мотив поиска земли обетованной будет дополнен еще одним -мотивом изгнания из рая.

В особых случаях земля обетованная получает и реальное воплощение. Так, ее преддверием в ряде произведений И. С. Соколова-Микитова становится лес. Хронотоп леса как чудесного, иного мира довольно часто сочетается с хронотопом дороги, представленным в их традиционной сказочной функции - как инициация героя, поиск и прохождение границы между миром зримым и незримым. Особенно ярко это видно в рассказе «На светлых озерах» и его позднейшей переработке - «По сорочьему царству».

Хронотоп дороги, создающий общий «стержень» цикла, а также постоянное обращение повествователя (или рассказчика) к прошлому выражаются через различные формы глагола «видеть» и схожих с ним по значению (««... сейчас гляжу на небо, в котором совсем нетрожно -как и тогда - висит ястреб» [Там же, с. 244]; «И теперь можно видеть эти высокие городища...» [Там же, с. 293]; «Мы наблюдаем, как надвига-

ется с запада...» [Там же, с. 305]; «Я иду лесом и смотрю на деревья, стоящие передо мною» [Там же, с. 331]), а также глаголов, обозначающих передвижение персонажа в пространстве («идти», «шагать», «ехать», «бежать» и др.). В предложениях с инверсией эти слова получают особое логическое ударение, тем самым смещая внимание читателя более к действию, чем к описанию. При этом «видеть» в контексте ряда рассказов означает еще и «вспоминать»:

Скромная природа тех мест, где я провел первые годы моей сознательной жизни, не блистала пышною красотою. <...> Видишь кольцо леса, дальнюю церковку, поля, исполосованные жалкими нивами, на которых копошится деревенский люд. <...> Я вижу родные поля, лес, пыльный, извивно бегущий в полях проселок [Там же, с. 222].

Обычное время повествования в подавляющем большинстве рассказов (где действие отнесено к далеким временам или основано на воспоминаниях) - прошедшее. Однако в рассказе «Ава», в котором описывается история, случившаяся еще до революции, в экспозиции используется принципиально иная система времен. Глагольные формы настоящего времени здесь маркируют не настоящее, а прошлое, а формы прошедшего времени, напротив, указывают на сегодняшний день как на «отправную точку» повествования. Так, например, о том, далеком времени (время рассказа):

Город невелик, очень зелен, древен и древян; зимами голубые сверкающие сугробы на отдаленных и тихих улицах лежат нетрожно... [Там же, с. 245].

С точки зрения рассказчика (время повествователя):

В прежние времена славен был город крепким житьем-бытьем... [Там же].

Рассказы о деревне, морские и охотничьи рассказы объединяет выраженность как календарного, так и событийного времени. Большинство произведений 1920-30-х годов содержит в экспозиции лексические единицы с темпоральной семантикой. Традиционно указание времени года («жарким летом», «осенью», «зимой» - не просто временные маркеры в экспозиции, а первые слова в нескольких произведениях из цикла «На теплой земле»), нередко встречается ссылка на народный календарь («Слепцы», «Тихий вечер» и др.). Исключение составляют «Морские рассказы», где практически нет примет календарного времени, а экспозиция традиционно представляет героев произведения и / или место

действия, но не время. Можно предположить, что категория времени имела для писателя большее значение на родной земле, так как во многих рассказах он умозрительно возвращается в те места, где все известно и предсказуемо. Это подтверждает творчество 1940-60-х годов. Создавая новые произведения о природе, охоте и животных, а также редактируя более ранние тексты, Соколов-Микитов все точнее использует темпоральную семантику, указывая во многих случаях не только время года, но и месяц, а то и конкретный момент дня. В произведениях с действующим автобиографическим рассказчиком, будь то охотник, или деревенский житель, или ребенок, конечно, преобладает тип биографического времени. Временные маркеры чаще всего сопровождаются указанием на прямое отношение рассказчика к описываемым событиям. В четырнадцати из двадцати произведений из цикла «Рассказы охотника» экспозиция строится по принципу: «когда это было / бывает и что я видел / чувствовал / узнал». Здесь проявляется идея времени как цикла, вечного повторения - близость с природой подчеркивается сменой времен года и цикличным народным календарем.

Прошлое и настоящее - главные временные доминанты в творчестве Соколова-Микитова. В нескольких рассказах из цикла «На теплой земле» автор самостоятельно проставляет эти доминанты, выделяя курсивом понятие «тогда». Тогда - это время и место, в котором пересекаются почти реальные ощущения взрослого, пожившего человека, когда он вспоминает давно ушедшие времена. То, что было тогда, существует всегда, хотя и противопоставлено некой неявной категории теперь. В ряде произведений автор использует прием противопоставления «людей прошлого» и «новых людей» («День хозяина», «Дударь», «Сын» и др.), не вставая явно ни на одну сторону.

Внутри цикла «На теплой земле» сочетаются две повествовательные манеры. Их можно условно обозначить как «реалистическая» и «сен-тименталистская». Первая отличается относительной простотой изложения мысли. Как правило, фиксируется только смена действий или картин:

Волчица пошла вдоль притуло и осторожно. Так она вышла в поросшую ольхой лощину, на занесенную снегом лесную речку и остановилась. Выбежал из лесу, завязая в снегу, заяц. И тут она впервые в жизни увидела человека. Он стоял в снегу, прикрытый стволом старой елки, и глядел на зайца [Там же, с. 313] («Найденов луг»).

В ряде случаев автор прибегает к перечислительным конструкциям, причастным и деепричастным оборотам, которые либо «сопровождают» одно повторяющееся действие (например, так построена экспозиция в рассказе «Слепцы»: появление слепых на ярмарке («бродили», «поднимались мимо», «проходили», «брели») погружено в детализированное описание торга, гомонящих покупателей и продавцов), либо характеризуют какой-либо объект или персонажа (описание Об-роськиной избенки в рассказе «Сын» или старинных дворянских усадеб в рассказе «Курганы»). Однако при всем при этом цель повествования - дать реалистичное описание.

Повествователь в этом случае избегает указаний на свое отношение к рассказываемому, «передоверяя» это персонажам. Так, размышления о трогательности любви слепых людей в финале «Слепцов» принадлежат «одинокому человеку, занимавшемуся собиранием песен и местной старины», хотя эти мысли явно отражают авторскую позицию. Фраза, в рассказе «Сын» ярко характеризующая Оброську («Ну и живет, прости господи, человечек!»), принадлежит «всякому мало-мальски приметливому человеку», но при этом опять-таки является в том числе и авторской оценкой персонажа.

Сентименталистская манера повествования обычно маркирует значимые моменты рассказа. Она складывается из особой, доверительной, исповедальной манеры обращения к некоему слушателю («Мой милый друг! Мне хочется описать мое путешествие, быть может, самое трогательное в моей жизни» [Там же, с. 334]), обилия риторических вопросов и восклицаний («Как и когда родилась моя страсть к путешествиям, любовь к природе, к своей земле?» [Там же, с. 221]; «Как чуждо и глухо звучит по лесу мой выстрел и как по-человечьему притихает лес!» [Там же, с. 332]), а также сентименталист-ских литературных клише. На таких клише построено повествование в рассказе «Фурсик». Деревенский меринок чувствует и мыслит как герой сентиментальных романов:

Всегдашнее одиночество (даже в конюшне держался он особливо) развило в нем способность наблюдательности и спокойную молчаливость;

Он не знал любви, а способности любить лишили его очень рано. Эта жестокая минута решила его судьбу;

В схожих выражениях ведется разговор с читателем в рассказах «На теплой земле» и «Свидание с детством». Показательно, что цикл начи-

нается сентиментальным «зачином» и заканчивается в той же повествовательной тональности.

Лирически-исповедальное обращение к читателю (реже - персонажу) присутствует и в «реалистических» рассказах И. С. Соколова-Микито-ва «Пыль», «Дороги», «Курганы», «Дударь», «Слепцы» (обычно - в финале). На таком же сочетании реалистической и сентименталистской манеры построено повествование в «Елени». Повесть «Детство» в полной мере не понимаема без знания канонов литературы русского сентиментализма.

Стилистика цикла «На теплой земле» характерна в целом для всех рассказов и повестей, созданных И. С. Соколовым-Микитовым в этот период. Лирическая интонация создается в основном за счет инверсионных конструкций (часто - сказуемое перед подлежащим): «Вижу себя на берегу реки»; «Белые, золотые, синие, качаются над головой цветы»; «Бывалого человека, меня и теперь радостно волнуют...» [Там же, с. 219]. Зачастую они становятся «зачином» рассказа или нового сюжетного поворота (развития новой мысли). Так, в рассказе «На теплой земле», повествование в котором идет от первого лица, около половины предложений - с инверсионной структурой. То же соотношение присутствует, например, в рассказе, где повествование ведется уже от третьего лица, - «Слепцы». В других рассказах цикла количество предложений с инверсией может снижаться, но соотношение значительно не изменяется.

Инверсионные конструкции выполняют также другую роль: они являются частью сказовой манеры повествования, присутствующей в ряде рассказов. Особенно последовательно она вводится автором в «Медовом сене»:

Жарким летом, в сенокос <...>, померла на деревне нашей девка Тонька, вдовы Глухой Марьи дочь [Там же, с. 284].

Отметим, что этот рассказ (как и рассказ «Найденов луг») не только является безусловной «вершиной» цикла, но особенно выделяется введением в повествование чужой точки зрения, через которую показывается и с помощью которой осмысляется происходящее, - прием, к которому И. С. Соколов-Микитов прибегал нечасто. В «Медовом сене» - это точка зрения необразованного крестьянина, чья речь изобилует просторечными словами и выражениями; в рассказе «Найденов луг» используется прием отстранения - показ мира глазами волчьей стаи.

В более поздних циклах И. С. Соколов-Микитов будет постепенно отходить от ранней

лирически-исповедальной интонации, которая сменится газетно-публицистической в циклах очерков «Путь корабля» и «Спасение корабля», хотя художественные достижения циклов «На теплой земле» и «На речке Невестнице» найдут применение в описании экзотических для русского человека мест (сборники «Морские рассказы», «Белые берега»).

Творческий метод ранней прозы И. С. Соко-лова-Микитова строится на реалистической и сентименталистской манере повествования, а главными временными доминантами стали для его рассказов прошлое и настоящее. Сквозная для ряда ранних произведений И. С. Соколова-Микитова система персонажей, образов и мотивов, хронотоп дороги, стиль повествования, отбор изобразительно-выразительных средств позволяют рассматривать весь этот корпус текстов как своеобразную творческую лабораторию, в которой создавался замысел «большого романа», к сожалению, неосуществленного.

Материал подготовлен в рамках исследовательского проекта №16-34-01071 при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда.

Список литературы

Бахтин М. М. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Теория романа (1930-1961 гг.). М: Языки славянских культур, 2012. 880 с.

Василевская Юлия Леонидовна,

кандидат филологических наук, доцент,

Тверской государственный университет, 170100, Россия, Тверь, Желябова, 33.

[email protected]

Косоурова Надежда Романовна,

кандидат филологических наук,

старший преподаватель,

Тверской государственный университет,

170100, Россия, Тверь,

Желябова, 33.

[email protected]

Громова П. С. Жанровые особенности произведений И. С. Соколова-Микитова: к постановке проблемы // Высшая школа. 2016. № 19. С. 33-35.

Соколов-Микитов И. С. Собрание сочинений: в 4-х томах. Л.: Художественная литература, 1985. Т. 1. 528 с.

Соколов-Микитов И. С. Собрание сочинений: в 4-х томах. Л.: Художественная литература, 1987. Т. 4. 448 с.

Bakhtin, M. M. (2012). Sobranie sochinenii v semi tomakh. Tom 3. Teoriia romana (1930-1961 gg.) . 880 p. Moscow, Iazyki slavi-anskikh kul"tur. (In Russian)

Gromova, P. S. (2016). Zhanrovye osobennosti proiz-vedenii I.S. Sokolova-Mikitova: k postanovke problemy . Vysshaia shkola. No. 19, pp. 33-35. (In Russian)

Sokolov-Mikitov, I. S. (1985). Sobranie sochinenii: v 4-kh tomakh. . 528 p. Leningrad, Khudozhestvennaia literatura. (In Russian)

Sokolov-Mikitov, I. S. (1987). Sobranie sochinenii: v 4-kh tomakh. . 448 p. Leningrad, Khudozhestvennaia literatura. (In Russian)

The article was submitted on 06.11.2016 Поступила в редакцию 06.11.2016

Vasilevskaia Iuliia Leonidovna,

Ph.D. in Philology,

Associate Professor,

Tver State University,

33 Zheliabov Str.,

[email protected]

Kosourova Nadezhda Romanovna,

Ph.D. in Philology,

Assistant Professor,

Tver State University,

33 Zheliabov Str.,

Tver, 170100, Russian Federation.

480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация - 480 руб., доставка 10 минут , круглосуточно, без выходных и праздников

Бекбаева Надежда Романовна. "Малая" проза И.С. Соколова-Микитова: проблематика и поэтика: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01 / Бекбаева Надежда Романовна;[Место защиты: ФГБОУ ВПО «Тверской государственный университет»].- Тверь, 2014.- 183 с.

Введение

Глава 1. Русская история и современная российская действительность в осмыслении И.С. Соколова-Микитова 23

1.1. «Записки военного корреспондента»: проблемы войны и мира в рассказах и очерках И.С. Соколова-Микитова 1910-х годов. 23

1.2. «Я сам был Россия»: историзм художественного мышления И.С. Соколова-Микитова в рассказах 1920-х годов 39

1.3. «Морские путешествия»: взгляд на Россию со стороны в рассказах и очерках 1920-1930-х годов 59

Глава 2. Человек и природа в «малой» прозе И.С. Соколова-Микитова 73

2.1. Концепция природы и русского национального характера в путевых очерках И.С. Соколова-Микитова 1930-1960-х годов 73

2.2. Концепция природы в охотничьих рассказах И.С. Соколова-Микитова 1940-1970-х годов 89

2.3. Мир природы в произведениях И.С. Соколова-Микитова для детей 99

Глава 3. Литературно-эстетические и нравственно-философские проблемы в «малой» прозе И.С. Соколова-Микитова 116

3.1. Литературные взгляды И.С. Соколова-Микитова и проблема традиций в его творчестве 116

3.2. Русский фольклор и «деревенская проза» в творческом сознании И.С. Соколова-Микитова 127

3.3. Педагогические воззрения и мир детства в творчестве И.С. Соколова-Микитова: утопия «Исток-город» 140

Заключение 146

Список литературы 156

Введение к работе

Диссертационное исследование посвящено изучению «малой» прозы И.С. Соколова-Микитова с точки зрения ее проблематики и поэтики.

На протяжении многих десятилетий не ослабевает читательский интерес к рассказам, сказкам, повестям Ивана Сергеевича Соколова-Микитова (1892 – 1975). Однако изучение его творческого наследия пока еще не стало одним из приоритетных направлений отечественного литературоведения. С одной стороны, исследователи русской прозы XX века чаще отдают предпочтение писателям так называемого «первого ряда»: А.Н. Толстому, М.А. Булгакову, М.А. Шолохову и др. С другой стороны, авторов довольно многочисленных публикаций, посвященных писателю, эта неординарная личность в основном привлекает не столько с точки зрения литературного наследия, сколько в плане обширной деятельности И.С. Соколова-Микитова как моряка, журналиста, общественника. Ввиду этого собственно творчеству уделяется недостаточное внимание. Последние годы отмечены повышением внимания к И.С. Соколову-Микитову как художнику слова, что связано с юбилеями – 115-й и 120-й годовщиной со дня его рождения. Отдавая дань уважения заметной фигуре литературного прошлого, современные исследователи обнаруживают ее тесную связь с настоящим.

На данный момент не сложилось единого взгляда на периодизацию творчества И.С. Соколова-Микитова. Некоторые предпосылки для ее разработки созданы самим писателем в автобиографических материалах. Кроме того, биограф писателя В.А. Смирнов выделяет несколько относительно четких периодов в книге «Иван Соколов-Микитов. Очерк жизни и писательства». Первый период ограничивается исследователем 1922 годом и характеризуется становлением мастерства Соколова-Микитова и его жизненной позиции. Второй период – рассказы и очерки Соколова-Микитова 1920-х гг. о деревне, ее разъединении. К третьему периоду относится «освоение Соколовым-Микитовым земли советской» в 1930-1940-е гг. Последний творческий период традиционно носит название «карачаровский» и охватывает последние десятилетия жизни писателя с середины 1950-х гг.

В биографическом словаре «Русские писатели XX века» (2000) предлагается периодизация творческого пути Соколова-Микитова по жанровому признаку. В раннем творчестве преобладают рассказы, зрелый писатель обращается к очерку, впоследствии переключившись на мемуаристику и произведения для детей. В данном диссертационном исследовании также выделяется ученический период творчества Соколова-Микитова: пробой пера и первыми публикациями автора были сказки.

Творчество писателя – объект изучения разных направлений литературоведения. Однако в этом исследовательском разнообразии выделяются три основных направления, каждое из которых объединяет целую группу ученых.

Во-первых, необходимо отметить внимание к фигуре Соколова-Микитова с позиций литературного краеведения. За право называть его «своим» писателем в основном борются две области – Тверская и Смоленская. В возрасте трех лет Соколов-Микитов с семьей переехал в Смоленскую губернию, а семью годами позже был определен в Смоленское Александровское реальное училище, откуда впоследствии был исключен из пятого класса за повышенный интерес к революционной деятельности. На этом смоленский период жизни писателя кончается, однако позже он неоднократно возвращается на родину на страницах своих произведений, главным из которых стала автобиографическая повесть «Детство».

Времени, проведенному Соколовым-Микитовым на Смоленщине, и литературным результатам тех впечатлений посвящен ряд биобиблиографических и источниковедческих статей, в частности работы И.Т. Трофимова (1973), М.Н. Левитина (2004), содержащие большое количество ценных архивных материалов. Ярким примером «смоленской» точки зрения являются публикации В.М. Пескова, который ставит в один ряд И. Соколова-Микитова, А. Твардовского и М. Исаковского: «на смоленской земле выросли три больших писателя».

Другой основной претендент на право называть И.С. Соколова-Микитова «своим» писателем – Калининская (Тверская) область. Повидав весь мир, много путешествуя по России, писатель окончательно обосновался в селе Карачарово Конаковского района, где жил с лета 1952 г. и где создал большее количество своих произведений. В гостях у Соколова-Микитова бывали писатели А. Твардовский, В. Некрасов, К. Федин, В. Солоухин, многие художники, журналисты. Карачарово на несколько десятилетий стало одним из центров литературной жизни России.

Благодаря этому исследователи располагают значительным количеством мемуарных записей и воспоминаний о Соколове-Микитове, кроме того, существуют и литературоведческие статьи о Карачаровском периоде. Первая карачаровская публикация состоялась еще в 1956 г., когда подборку Соколова-Микитова в сборнике литературно-художественных произведений писателей Калининской области «Родной край» (под редакцией А. Парфенова) был предварен статьей К. Федина «Художник слова». В том же году вышла книга писателя-краеведа Н.П. Павлова «Русские писатели в нашем крае», содержащая главу «И.С. Соколов-Микитов». В 1968 г. Соколов-Микитов опубликовал свои «Карачаровские записи», а два десятилетия спустя в журнале «Новый мир» вышла публикация «Из карачаровских записей» с предисловием и комментариями Г. Горышина (1991). Существуют и современные работы на эту тему.

Второе направление изучения наследия И.С. Соколова-Микитова – анализ его литературных связей, как генетических, так и типологических. Исследователи так или иначе сопоставляют его творчество с произведениями других авторов, прежде всего XX века. Традиционно Соколова-Микитова ставят рядом с писателями-«природоведами» М.М. Пришвиным, К.Г. Паустовским, В.В. Бианки. Но постепенно литературный контекст, спектр литературных связей творчества Соколова-Микитова в литературоведческих штудиях расширяется. В 1983 г. Т.Я. Гринфельд отметила, что как художник слова Соколов-Микитов восходит к «ремизовской студии», общение с А.М. Ремизовым сыграло значительную роль в формировании литературных ориентиров Соколова-Микитова: его стиля, жанровых предпочтений. Биографическим и литературно-художественным пересечениям писателей посвящены исследования Т.В. Савченковой, Е.Н. Васильевой, которые приходят к выводу, что большое влияние на формирование молодого писателя оказали писатели-модернисты начала ХХ века.

Свидетельством другой «литературной» дружбы Соколова-Микитова – с А.Т. Твардовским – стала переписка писателя и поэта, которая легла в основу не только воспоминаний, но и исследований. В основном акцент в этих работах сделан на дружбе писателей и их связи со Смоленской землей. Сопоставление произведений двух авторов в аспекте тематики и проблематики, творческого метода, поэтики, стиля до сих пор не осуществлено.

Перспективными и важными представляются сопоставления Соколова-Микитова с Б.В. Шергиным, Н.А. Зворыкиным, И.А. Буниным, В.Я. Шишковым, М.М. Пришвиным, Г. Горышиным. Более общий взгляд представлен статьей С.А. Васильевой «Белые берега» Соколова-Микитова в контексте жанра литературного путешествия» (2007), где Соколов-Микитов ставится в один ряд с Н.М. Карамзиным, Д.И. Фонвизиным, И.А. Гончаровым, А.П. Чеховым.

Все же наиболее актуальным в рамках темы диссертационного исследования представляется собственно анализ творчества И.С. Соколова-Микитова. В последнее время предпринято большое количество попыток осмыслить его в целом. Современная точка зрения отражена в публикациях Т.В. Савченковой, А.П. Черникова, В.Ю. Котовой и др. Черников делает попытку охватить концептуальные особенности прозы Соколова-Микитова, при этом одним из первых доказывая связь ее с творчеством И.А. Бунина. В.Ю. Котова в диссертационном исследовании «Пейзажная миниатюра в русской прозе второй половины XX века: И.С. Соколов-Микитов, Ю.Н. Куранов, В.П. Астафьев, В.А. Бочарников, Ю.В. Бондарев, Б.Н. Сергуненков» (2001) исследует тематический диапазон в миниатюрах авторов, представленных в работе. Вычленяется образ «самостоятельной» природы в пейзажных миниатюрах Соколова-Микитова. Она автономна, не подчинена «человеческому» сюжету и «живет своей жизнью», которую автор может только наблюдать как очевидец.

Тема природы традиционно на первом плане в работах Е.В. Сальниковой, Ю.М. Никишова, И.П. Олеховой. Ученые рассматривают природную проблематику Соколова-Микитова как комплекс философских, эстетических, этических и экологических проблем. Тема патриотизма и народа освещена в статьях А. Жехова, Е.Н. Васильевой, Л.Н. Скаковской. Религиозные мотивы в прозе Соколова-Микитова охарактеризованы М.М. Дунаевым. Автор считает, что заповедь о любви к ближнему занимает у Соколова-Микитова первое место. В художественном творчестве это воплощается в «полноте сердца», с которой писатель подходит к любому предмету своего художнического интереса. Глава «Христианство и язычество в творчестве и мировоззрении И.С. Соколова-Микитова» – часть «Идеи христианской культуры в истории славянской письменности» Т.В. Савченковой (2001). Схож по тематике параграф «Нравственные уроки И.С. Соколова-Микитова» из учебного пособия Л.В. Сланевского «А я без Волги просто не могу…» (1995). Детская и педагогическая тематика освещается в исследованиях С.И. Королева, О.С. Карандашовой.

Художественным средствам и приемам, используемым И.С. Соколовым-Микитовым, посвящено меньшее количество материалов. Особенности стиля, художественного метода писателя в основном раскрываются в названных ранее обзорных работах, посвященных его творчеству в целом. В качестве примеров немногочисленных более специальных исследований можно привести работы А.В. Троицкой «Градационные отношения в прозе И.С. Соколова-Микитова» (1997), Е.В. Милюковой «Художественное мышление Соколова-Микитова в постмодернистской перспективе» (2007), В.А. Смирнова «Повести Соколова-Микитова (особенности стиля, сюжета и композиции)» (1983), И.Н. Малютенко «Ономастикон произведений И.С. Соколова-Микитова о деревне: на материале рассказов и повестей 1922-1929 гг.» (2008) и др.

Как видим, на сегодняшний день существует целый ряд исследований, затрагивающих вопросы проблематики и поэтики прозы И.С. Соколова-Микитова. Гораздо меньшее внимание уделяется жанровым аспектам его творчества.

Актуальность диссертационного исследования обусловлена недостаточной изученностью «малой» прозы Соколова-Микитова, отсутствием обобщающих выводов относительно тематики и проблематики его рассказов, сказок, очерков, разрозненностью представлений о поэтике «малой» прозы Соколова-Микитова в современном литературоведении.

Реферируемое исследование становится первой попыткой обобщить ранее накопленный опыт и осмыслить обойденные вниманием ученых вопросы. Научную новизну диссертационного исследования определяет его обобщающий характер, анализ «малой» прозы Соколова-Микитова в широком историко-литературном контексте.

Иван Сергеевич Соколов-Микитов относится к числу авторов, которые вели интенсивные жанровые поиски на протяжении всего своего творческого пути. Такая эстетическая установка привела к довольно значительному жанровому разнообразию в творчестве писателя. До сих пор не было проведено ни одного исследования творчества Соколова-Микитова, которое бы охватило эту тему целиком. Лишь частично вопросы жанра затронуты в работах В.А. Смирнова, Т.В. Савченковой, В.Ю. Котовой, С.А. Васильевой и др.

Актуальность историко-генетического и историко-типологического подходов к проблеме жанра в творчестве Соколова-Микитова обусловлена особенностями эпохи, в которую писателю довелось жить и творить. На рубеже XIX – XX веков в отечественном литературном процессе произошла перестройка жанровой системы, приведшая к расцвету малых жанров в первые десятилетия новой эпохи.

Малые жанры в творчестве И.С. Соколова-Микитова представлены лирическими и эпическими произведениями различной тематики для взрослого и детского чтения. Программными жанрами в основном являются рассказы, сказки и очерки, однако отдельный интерес для литературоведения представляют также синтетические жанры и сверхмалые формы в творческом наследии прозаика.

Объектом исследования является совокупность произведений в жанре рассказа, очерка, сказки, былицы, принятая в диссертационном исследовании как «малая» проза в творчестве писателя.

Предмет исследования – особенности проблематики и поэтики этих произведений.

Цель работы – выявить особенности проблематики и поэтики «малой» прозы И.С. Соколова-Микитова.

Поставленная цель предполагает решение следующих задач :

– проанализировать особенности осмысления И.С. Соколовым-Микитовым русской истории и современной ему российской действительности в рассказах и очерках 1910-1930-х гг.;

– охарактеризовать способы художественного воплощения проблем войны и мира, революционных изменений, соотношения русского и инонационального мира в малой прозе И.С. Соколова-Микитова, раскрыть своеобразие историзма его художественного мышления в 1910-1930-е гг.;

– рассмотреть концепцию человека и природы и тесно связанную с ней концепцию русского национального характера в «малой» прозе И.С. Соколова-Микитова 1930-1970-х годов;

– выявить принципы и приемы поэтики, использованные в путевых очерках, охотничьих рассказах И.С. Соколова-Микитова и в его произведениях для детей;

– изучить литературно-эстетическую и нравственно-философскую проблематику «малой» прозы И.С. Соколова-Микитова, сделав акцент на литературных взглядах писателя, роли литературных традиций в его творчестве;

– определить место и значение русского фольклора и «деревенской прозы» в творческом сознании И.С. Соколова-Микитова, в системе его эстетических и художественных исканий;

– раскрыть сущность педагогических воззрений И.С. Соколова-Микитова и его представлений о мире детства, соотнести его произведения о детях и для детей, созданные в жанрах «малой» прозы, с творчеством писателя в целом.

В основу методики исследования положены принципы целостного системного анализа идейно-художественной структуры произведений в сочетании с историко-генетическим, сравнительно-типологическим и историко-функциональным методами литературоведения. Методологическую базу исследования составили труды ведущих отечественных литературоведов - М.М. Бахтина, В.В. Кожинова, Г.Н. Поспелова, А.А. Потебни, Н.Д. Тамарченко, Б.В. Томашевского, В.Е. Хализева, В.Б. Шкловского и др. Теоретической основой диссертации стали также работы исследователей истории русской литературы XX века – А.И. Ванюкова, М.М. Голубкова, Л.П. Егоровой, Н.Ю. Желтовой, В.В. Компанейца, С.И. Кормилова, Л.В. Поляковой, В.А. Редькина; труды, посвященные изучению традиций древнерусской литературы и фольклора в русской литературе Нового времени, – Д.С. Лихачева, Е.В. Николаевой, С.Ю. Николаевой, Л.Н. Скаковской; работы по поэтике Ю.Н. Тынянова, Р. Якобсона, Б.М. Эйхенбаума, Ю.В. Манна, Ю.М. Лотмана; труды исследователей творчества И.С. Соколова-Микитова – Е.Н. Васильевой, С.А. Васильевой, В.Ю. Котовой, В.А. Смирнова, И.П. Олеховой и др.

Основные понятия используются в диссертационном исследовании в соответствии с традиционными литературоведческими концепциями. Исходя из выбора объекта и предмета исследования, проблематика здесь – совокупность вопросов, которые исследуются И.С. Соколовым-Микитовым в произведениях на разные темы. Поэтика понимается в широком смысле как система художественных форм и принципов, основных стилистических особенностей, присущих творчеству И.С. Соколова-Микитова.

Тексты Соколова-Микитова в большинстве случаев цитируются по изданию, которое является наиболее полным на сегодняшний день: Соколов-Микитов И.С. Собрание сочинений в четырех томах (Л.: Художественная литература, 1987).

Теоретическая значимость исследования заключается в системном анализе «малой» прозы И.С Соколова-Микитова; в обобщении и уточнении особенностей проблематики и поэтики его рассказов, сказок и очерков.

Практическое значение работы: результаты исследования могут быть использованы для дальнейшего углубленного изучения творчества И.С. Соколова-Микитова, а также могут быть востребованы в практике вузовского и школьного образования при изучении истории русской литературы XX века.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. «Малая» проза (рассказы, очерки, сказки и др.) стала основой жанровой системы в творчестве И.С. Соколова-Микитова. Именно в малых жанрах писатель достиг наибольших творческих результатов, сделал самые значимые наблюдения над современной ему действительностью, выработал наиболее яркие художественные приемы.

2. Современная И.С. Соколову-Микитову действительность в начальный период творчества воплощена в военных рассказах писателя 1910-х гг. В «Записках военного корреспондента» глубоко раскрыта проблематика войны и мира, которая не сводится к вопросам патриотизма и пацифизма, а включает ряд частных проблем.

3. В «малой» прозе И.С. Соколова-Микитова 1920-х гг. осмысляются события, свидетелем и участником которых он стал, при этом основное внимание уделяется изменениям в народном быте и судьбе русской деревни. Рассказы и очерки этого периода автобиографичны и автопсихологичны.

4. Писателю присущ историзм художественного мышления, который выражается не в обращении к событиям прошлого, не в исторических сюжетах и мотивах, а в стремлении увидеть глубинный исторический смысл в текущих событиях современности. Художественный историзм И.С. Соколова-Микитова воплощается на уровне подтекста, деталей, аллюзий и типологически близок историзму творчества А.П. Чехова и В.Я. Шишкова – автора «Ржаной Руси».

5. Плодотворным для писателя оказался жанр путевого очерка. В рассказах 1920-1930 гг., воссоздающих многочисленные путешествия И.С. Соколова-Микитова, отразился «взгляд со стороны» на российскую действительность. Писатель сумел показать новую, меняющуюся Россию в соотнесении с иными странами и культурами.

6. Период творческой зрелости писателя (1930-1970-е гг.) совпал со сложным периодом в истории нашей страны. Ведущей темой творчества И.С. Соколова-Микитова стала тема «человек и природа». Дистанцируясь от политики, писатель углубился в изучение русского национального характера и при этом использовал жанры путевых очерков и охотничьих рассказов, жанры детской литературы.

7. «Малая» проза И.С. Соколова-Микитова содержит концепцию природы, которая заключается в утверждении многообразия отношений человека и природы. Человек относится к матери-земле с любовью, при этом преобразуя ее по мере развития цивилизации. В своих рассказах и сказках для детей Соколов-Микитов учит читателей бережному отношению к природе и в интересной для ребенка форме преподносит обширные знания.

8. Путешествуя по России в 1930-1960 гг., И.С. Соколов-Микитов представил в своих произведениях галерею персонажей, которая отображает авторскую концепцию русского национального характера. Русский человек и в советский период предстает у Соколова-Микитова неутомимым тружеником, самоотверженным исследователем и первооткрывателем нового, носителем веры в справедливость, добро и правду.

9. В «малой» прозе И.С. Соколова-Микитова нашли отражение его литературно-эстетические, нравственно-философские, педагогические взгляды. Соколов-Микитов вращался в литературных кругах и выступил в своих произведениях как тонкий критик. Произведения Соколова-Микитова, написанные для детей, эталонны с точки зрения стиля, русского литературного языка. Однако репутация Соколова-Микитова как «детского писателя» нуждается в корректировке. Скорее он может быть назван писателем-философом и лириком.

10. На творчество И.С. Соколова-Микитова повлияла классическая отечественная литература XIX века (И.С. Тургенев, Л.Н. Толстой, А.П. Чехов), литература рубежа XIX-XX веков (И.А. Бунин, А.М. Ремизов), а также древнерусская и фольклорная традиции. Рассказы Соколова-Микитова о деревне во многом предвосхитили традицию «деревенской прозы» второй половины XX века.

11. Главными особенностями «малой» прозы И.С. Соколова-Микитова стали лаконичность, поэтика психологизма, синэстетическое мышление, элементы фольклора, лирическое начало, реалистическая деталь.

Апробация результатов исследования проходила на региональных, всероссийских и международных научных конференциях: «Интердисциплинарные исследования в науке: опыт неклассической рациональности» (Тверь, 2010), «Научно-методические проблемы развития социально-гуманитарных и естественнонаучных дисциплин» (Тверь, 2010), «Актуальные проблемы развития гуманитарно-экономического и естественнонаучного знания» (Тверь, 2011), «Современные формы культурной коммуникации: вызов информационного общества» (Тверь, 2011), «Баталистика в русской литературе» (Тверь, 2011 – 2013), «Творчество И.С. Соколова-Микитова в контексте русской литературы. К 120-летию со дня рождения писателя» (Тверь, 2012), «Исаковские чтения: древнерусское наследие и современность» (Тверь, 2012, 2013, 2014), «VIII Чеховские чтения в Твери» (Тверь, 2013), «Мысленное древо Льва Гумилева» (Тверь, 2012), «Художественное образование в пространстве современной культуры» (Словакия, г. Бойнице, 2013), а также на ежегодных научных конференциях студентов и аспирантов филологического факультета Тверского государственного университета. Результаты исследования нашли отражение в соответствующих публикациях.

Структура работы соответствует цели и поставленным задачам. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы. Внутри глав предусмотрено деление на параграфы.

«Я сам был Россия»: историзм художественного мышления И.С. Соколова-Микитова в рассказах 1920-х годов

Невозможно рассматривать литературное произведение отдельно от истории страны и истории литератур. Историческая интерпретация произведения – это не только анализ истории и биографий, с ним связанных. Каждый памятник литературы – это исторический факт, часть истории литературы и биографии писателя. Д.С. Лихачев утверждал1, что обращение к биографии и истории необходимо не только для объяснения текста, но и для его понимания. Это справедливо по отношению к современной литературе ввиду динамичности культурных, исторических, научных процессов XX – XXI веков.

Читатель воспринимает, понимает текст произведения в исторической перспективе. Анализируя произведения И.С. Соколова-Микитова, мы соединяем современное мышление, наше историческое сознание с историческим сознанием автора. Кроме того, картина достраивается различными интерпретациями текста в различную эпоху. Историзм эстетического восприятия - оборотная сторона реализма в творчестве. Анализируя творчество разных авторов, исследователи видят историзм в выборе писателем истории как предмета изображения, в историософских размышлениях о путях развития человечества, в изображении социальной обусловленности человеческих характеров и взаимоотношений и т.д. Мы разделяем точку зрения, которая призывает не ограничивать понятие историзма творчества историческими сюжетами в произведениях. Б.В. Томашевским было концептуально обозначено само понятие «художественного историзма» как «определенного творческого качества, которое не следует смешивать ни с объективным фактом обращения к исторической теме, ни с интересом к прошлому. «Историзм предполагает понимание исторической изменяемости действительности, поступательного хода развития общественного уклада, причиной обусловленности в смене общественных форм»1. И.С. Соколов-Микитов с сожалением констатировал, что его видят несколько однобоко. В самом деле, чаще всего исследования его творчества склоняются либо в сторону «певца природы», либо в сторону «детского писателя». Что же касается проблемы историзма в его творчестве, не находя явных исторических сюжетов в произведениях автора, исследователи провозглашают его «отрицающим историю», существующем только в настоящем2. С этим тезисом невозможно полностью согласиться. Во-первых, историзм в широком смысле присущ многим произведениям И.С. Соколова-Микитова независимо от того, изображают они современные автору события или прошлое. Время в них «открытое»: оно включено в более широкий поток времени, развивающийся на фоне точно определенной исторической эпохи. Это рассказы о Первой мировой войне, участником событий которой он являлся, коллективизации, раскулачивании, многочисленные литературные путешествия и другие биографические тексты. Ряд фактов творческой биографии писателя свидетельствуют о том, что им предпринимались попытки создания произведений на исторические сюжеты. Например, в составленной журналом «Новая русская книга» хронике литературной жизни за 1922 год указывалось, что беллетрист Соколов-Микитов «пишет рассказы из времен царевича Алексея «Кабачок Мартышка»3. Однако, отказавшись изображения прошлого, писатель двигался в сторону изображения тех событий, свидетелем которых он непосредственно являлся. Во-вторых, в произведениях различных жанров и тематики существует некая общая картина прошлого, обусловленная историческим сознанием автора. Его, несомненно, волнует прошлое и будущее страны, конкретных людей, народа. Говоря об историзме А.С. Пушкина, Б.В. Томашевский пришел к выводу, что это творческое качество свойственно художнику не сразу. Оно появляется, лишь когда приходит «понимание исторической изменяемости действительности, поступательного хода развития общественного уклада, причинной обусловленности, смене общественных форм»1. Это понимание прослеживается в творчестве И.С. Соколова-Микитова уже в 1920-е годы. В контексте исторической обусловленности изображаемой действительности и историзма творческого метода Соколова-Микитова следует рассмотреть цикл «На теплой земле», основанный на детских воспоминаниях писателя, впечатлениях о встрече с родными местами после странствий, а также дополненный взглядом в прошлое в 1950-е годы. Большая часть вошедших в его окончательную редакцию рассказов создана в середине 1920-х годов. Хронологически первым стал рассказ для детей старшего возраста «Фурсик» (1922 г.), опубликованный при содействии А.Н. Толстого в авторском сборнике «Об Афоне, о море, о Фурсике и о прочем», вышедшем в Париже. В центре сюжета конь, через призму ощущений которого показана деревенская жизнь. Печать времени отложилась на самой судьбе Фурсика, его переход от хозяина к хозяину, смена вида деятельности сопровождаются характерными маркерами: «незадолго перед войною», «как-то по лету – уже шла война» (1; 317) и т.п. Тыловой быт постепенно становится все тяжелее, свидетельством всеобщего урона от войны становится смертельная болезнь, которой Фурсик заражается от пришедших с фронта «больных лошадей, едва державшихся на ногах» (1; 317). Этот рассказ является одним из многочисленных детских произведений того периода. В Берлине и Париже выходят книги «Кузовок», «Сметана» и др., адресованные детям младшего школьного возраста. Предполагаемый читатель «Фурсика» старше, что предполагает большую эмоциональную нагрузку, больший реализм.

В 1925 году в журнале «Красная новь» впервые увидел свет рассказ «Пыль», который затем был опубликован в виде отдельного книжного издания. Публикация была почти не отмечена критикой, хотя, по мнению М. Смирнова, рассказ можно считать одним из лучших в те годы (1; 503). Объективность, погруженность в историческую ситуацию автора отметил впоследствии и Н. Рыленков: «Так написать мог только человек, очень хорошо знающий послереволюционную деревню»1. Историческое сознание автора в полной мере проявилось в самой концепции рассказа, стремлении показать изменения в жизни новой, послереволюционной деревни. Основная тема – судьба различных представителей русского народа, в многообразии его прослоек, в непростые первые десятилетия XX века.

«Морские путешествия»: взгляд на Россию со стороны в рассказах и очерках 1920-1930-х годов

Начало 1920-х годов в биографии И.С. Соколова-Микитова было ознаменовано характерной приметой времени. Матрос океанского парохода «Омск» Соколов-Микитов ввиду нерегламентированных действий начальства попадает в полицию, будучи в Англии. Затем, спасаясь, Соколов-Микитов поселился в Берлине в 1921 г. Так произведения, созданные в эти годы, подпадают под определение эмигрантского творчества писателя, с той оговоркой, что его эмиграция никогда не была добровольной.

Наиболее интересным представляется творческое переосмысление жизни русского эмигранта в Европе, вращение в определенных литературных кругах и творческое наследие последующих десятилетий, содержащее условный взгляд на родину со стороны, так как это уникальный опыт для писателя, который традиционно утверждал свою связь с Россией. В рассказе 1965 г. «Свидание с детством» (в первой редакции «Свидание») Соколов-Микитов напишет: «Я не замечал этой среды, России, как рыба не замечает воды, в которой живет» (1; 335). Чувствуя себя частью России, писатель не ставит своей целью показать ее в объективном освещении, чужими глазами. Поэтому под взглядом на Россию со стороны подразумеваем в первую очередь субъективное видение, оценку автора.

Прежде всего, необходимо отметить четкую оценку произошедших событий, которая не могла не повлиять на характер публикуемых в рассматриваемый период произведений. Н. Рыленков так характеризовал этот период в творчестве Соколова-Микитова: «Пережитая на чужбине нестерпимая тоска по родине обострила у молодого писателя его внутреннее зрение, заставила по-иному увидеть и почувствовать красоту родной земли»1. По возвращении домой Соколов-Микитов пишет А.Н. Толстому: «Даю Вам честное слово, что теперь я счастлив» (4; 283). Показательно, что это письмо было опубликовано в литературном приложении к газете «Накануне» (Берлин). Читатель в эмиграции узнает, что родную обстановку автор считает в целом более плодотворной для своего здоровья и образа жизни, а также творческой активности: «Все же за полторы недели сделал больше, чем за два месяца в Берлине» (4; 283). Дается сжатая оценка ситуации в России («страшное позади, впереди – здоровье»), ценная тем, что субъект, воспринимающий текущую российскую действительность, на определенное время абстрагировался от привычной среды. Писатель однозначно отделяет себя от русской эмиграции: «Отсюда смешны ваши берлинские раздоры» (4; 283).

Взгляд со стороны – это в определенной степени взгляд на так называемый «тот берег». Соколов-Микитов, подводя итоги последних событий, констатирует, что революция «рассекла Россию на две России», однако это уже не деление на «пролетариев» и «буржуев», а противопоставление умной, дерзкой и смелой молодежи «прежним деревенским соплякам» (4; 283). Это разделение будет неоднократно переосмыслено, но повлияет на систему персонажей во многих произведениях. С 1922 по 1931 год в свет вышли повести «Детство», «Елень», «Чижикова лавра» и циклы рассказов «На теплой земле» и «На речке Невестнице», многие из которых впоследствии перерабатывались. Состав циклов периодически изменялся вплоть до 1950-1960 годов. Тем не менее, изначально выбранные художественные средства в целом иллюстрирует взгляды писателя, сформированные событиями 1920-х годов. С «того берега» на повествователя смотрят жители новых домов и бойкая девка в деревне Алмазовке («Пыль»), «бойкий на язык мещанин Рукосуй» («Сын») и другие персонажи. Неслучайно основой сюжета в этих рассказах становится возвращение героя в деревню после долгого отсутствия по тем или иным причинам. Такое построение предполагает необходимую автору уникальную ситуацию, в которой можно посмотреть на привычные вещи чужими глазами. Аналогично возвращению матроса Соколова-Микитова на родной берег, герой рассказа «Сын» (1928 г.) Борис, спустя несколько лет скитаний, «нежданно-негаданно» возвращается в глухую смоленскую деревню, где когда-то оставил жену и детей. Россия сегодняшняя закономерно воспринимается им через сравнение с тем, что оставлял здесь герой неопределенное время назад, «в тяжелые прошлые времена» (1; 266). Наступившие перемены характеризуются в отрывке: «За время скитаний Бориса многое переменилось на деревне…» (1; 277). Автор проводит параллель между новой, нескладной застройкой улиц и по-новому шумной залихватской молодежью. Традиции здесь все еще чтят: соблюдают пост, подают нищим, собираются на совет. Таким образом, в рассказах середины 1920-х годов отражены впечатления Соколова-Микитова от родных мест, в которые удалось ненадолго вернуться. Взгляд на родину со стороны, возможность абстрагироваться от привычной действительности подтолкнули Соколова-Микитова к самостоятельным размышлениям на тему судьбы России, ее места в мире и в историческом развитии. В начале XX века продолжалась философская дискуссия, начатая западниками и славянофилами. Спор о самобытности России и ее исторического пути, в частности, был связан с еще довольно значительным влиянием идей В. Соловьева. (Немало видных философов, писателей, художников, религиозных деятелей объединилось в 1905 г. в «Общество памяти Вл. Соловьева», которое просуществовало до 1918 г.). Самобытность «русского пути» на тот момент не вызывала принципиальных разногласий, но выражалась у каждого автора по-своему. Судьба России, ее путь понемногу и незаметно осмысляется И.С. Соколовым-Микитовым на протяжении всей жизни, и итог этим размышлениям подводится ненавязчиво, в его особой манере: «Когда рассказываю о жизни и судьбе мальчика с открытою светловолосою головою, образ этот сливается с представлением о моей родине…» (1; 224). «Русский путь» Соколова-Микитова можно осмыслить через все его автобиографичное творчество, ведь светловолосый мальчик и есть сам автор. А судьба его нам известна – после долгих лет скитаний, путешествий, постоянного стремления вперед, к неизведанному он возвращается домой, в русскую деревню. Этим подтверждается свою приверженность этому пути, согласие с ним.

Осмысляющие русскую идею в XX веке уже не спорили о том, идет ли Россия именно по своему, «русскому пути» или ее судьба - лишь повторять исторический путь, пройденный или недавно избранный другими народами. Путь России был признан особенным, уникальным. Маловероятным казалось простое перенесение на русскую почву западного или восточного опыта. С другой стороны, очевидно было, что Россия не может не взаимодействовать с другими странами, не быть включенной в общее развитие европейских и азиатских стран, в мировую цивилизацию.

Концепция природы в охотничьих рассказах И.С. Соколова-Микитова 1940-1970-х годов

По выражению самого И.С. Соколова-Микитова, любовь к природе и лирический склад души он заимствовал от своего отца – человека из народа, заядлого охотника (4; 131). Именно последним фактом был обусловлен характер знакомства и общения будущего писателя с родной землей. На протяжении всей жизни Соколова-Микитова и его творческой эволюции сформировался уникальный стиль общения с природой: зная о ней все, умея взять то, что полагается ему по праву принадлежности к людям, писатель всегда подчеркивает сыновье к ней отношение и характерную для человека из народа любовь.

В работе А. Горелова «Правдивое искусство» анализируется концепция природы Соколова-Микитова на примере автобиографических рассказов и других произведений. В отличие от других компаративных исследований, в которых в основном проводится аналогия Соколова-Микитова с В.В. Бианки, К.Г. Паустовским, М.М. Пришвиным, здесь предлагается противопоставление с концепцией Ф.М. Достоевского, выраженной в виде «душевного самообнажения героя»1. Князь Мышкин в одном из эпизодов романа «Идиот» остро ощущает себя чужим для природы и мира вообще: «Ему вспомнилось теперь, как простирал он руки свои в эту светлую, бесконечную синеву и плакал. Мучило его то, что всему этому он совсем чужой. Что же это за пир, что ж это за всегдашний великий праздник, которому нет конца и к которому тянет его давно, всегда, с самого детства, и к которому он никак не может пристать»2. А. Горелов сопоставляет монолог Мышкина с монологом рассказчика из произведения «На теплой земле»: «Помню, один бродил я в лесу среди па хучей листвы, пропускавшей золотые лучи летнего солнца. Счастье хлынуло мне в душу. Это был поток счастья, великой радости. Слезы душили меня. Я упал на землю и обнял ее, припал к ней грудью, лицом. Я поливал ее слезами, чувствовал ее запах - сырой, прохладный, давно знакомый мне материнский родной запах земли...» Первый случай характеризуется как трагическое миросозерцание, второй – как мажорное мироощущение, свойственное людям из народа. Тем не менее, подчеркивается, что Соколов-Микитов не вступает в полемику с Достоевским, а лишь выражает свое видение одного из основных вопросов русской литературы.

На примере этого текста А.Н. Акимова трактует образ матери-земли как свидетельство того, что «политическое, социальное, наконец, духовное и мистериальное, чувство родственной к ней близости не угасло в русском че-ловеке»1. В самом деле, мифологическое сознание человека прошлого отражается в текстах Соколова-Микитова через приметы народной культуры, фольклор, суеверия и т.п.

Обратимся к еще одному примеру – рассказу «Глушаки», написанному в конце 1920-х годов, но окончательной авторской редакции подверженному в 1948 году. Мотив природы-матери появляется уже на раннем этапе творчества и выражается приемом олицетворения: «В поле были места, где теплым дыханием дышала земля и охотников обдавало теплом, как из раскрывшейся пазухи». Олицетворению подвергается и образ весны: «Вернулась весна в апреле – хмельная, в зипунке нараспашку, прошлась по лугам…» (1; 364).

Обратимся к тексту рассказа «На теплой земле»: любознательность, стремление вобрать всю доступную информацию об окружающей природе через органы чувств является движущей силой для всех поступков героя, при этом отмечается, что страх смерти в его сознании еще не сформировался. Юный герой не воспринимает как нечто плохое вырубку леса, несмотря на то, что природные образы уже «ожили» в его видении: «Спокойно смотрел я на падавшие под топорами стволы кудрявых, веселых деревьев» (1; 223). И далее: «Отец рано стал брать меня на охоту. После выстрела с любопытством брал я в руки еще трепетавших, судорожно бившихся птиц. Детскому возрас-91 ту несвойственны мысли о кратковременности и бренности нашей жизни» (1; 223). Таким образом, в основе своеобразия охотничьей проблематики лежит факт раннего приобщения будущего писателя к этой деятельности, в результате чего два противоречивых мировоззрения развивались параллельно. Характерный сюжет – рассказ в рассказе, герои всегда повествуют – отражение автора и его отца.

Специфическое сочетание иллюстрируется необычным эпитетом применительно к чувству любви к природе: «Отец любил лес особенной, бодрой любовью охотника» (1; 224). Неслучайно в этом же абзаце любовь будущего писателя к отцу характеризуется как беззаветная и горячая. Весь блок охотничьих рассказов своей эстетикой проводит параллель между сыновьей любовью и чувством причастности, горячей привязанности к природе.

С ранним приобщением к природе и охоте М. Смирнов связывает стиль охотничьих рассказов Соколова-Микитова: «Природа и охота не случайно занимают большое место в творчестве писателя. Еще мальчиком любил он бродить с ружьем по лесным угодьям Смоленщины, прислушиваться к таинственным шорохам леса, разбираться в запутанных следах лесных обитателей. Скупо, с присущим ему лаконизмом умеет он передать прелесть пробуждающегося весеннего леса, с доброй улыбкой бывалого следопыта рассказать о проделках хитрого зайчишки или повадках своей охотничьей собаки»1. Ключевые характеристики стиля этого блока – миролюбивый тон человека с ружьем и лаконизм, емкость штриха.

Русский фольклор и «деревенская проза» в творческом сознании И.С. Соколова-Микитова

Художественный мир России с его самобытным, духовным искусством народной поэзии и прозы закономерно вызывает интерес литературы. Писатели обращаются к художественному осмыслению народной морально-нравственной и поэтической культуры, эстетической сущности и поэтики народного творчества, а также фольклору как целостному восприятию окружающего мира и жизни народом. В литературе второй половины XIX века, а затем и в литературном процессе XX века этот интерес проявлялся в двух плоскостях: в появлении этнографических работ, собирании и литературной обработке фольклора с одной стороны и в крестьянской теме в реалистических произведениях русских прозаиков – с другой.

За несколько десятилетий до появления рассказов и очерков И.С. Соколова-Микитова литература сосредоточилась на крестьянском бытописании, внутреннем мире и национальном характере русского народа. С этой точки зрения творческое наследие писателя восходит к «Запискам охотника» И.С. Тургенева, к «Очеркам из крестьянского быта» А.Ф. Писемского, к рассказам П.И. Мельникова-Печерского, Н.С. Лескова, раннего Л.Н. Толстого и др. и русскому реализму второй половины XIX века в целом. Однако специфика творческого наследия И.С. Соколова-Микитова видится в первую очередь в том, что, избирая русский народ объектом своего творческого осмысления, он не отражает «взгляд со стороны». Напротив, все реалии, фиксируемые автором, вышедшим непосредственно из крестьянской среды, являются, по сути, актом самопознания. Это соответствует ключевому критерию так называемой «деревенской прозы», зародившейся в середине XX века. В литературоведческом словаре П.А. Николаева главным источником терминологической характеристики деревенской прозы называется «взгляд на объективный мир и на все текущие события с деревенской, крестьянской точки зрения, как чаще всего принято говорить, «изнутри»1. В рассказе «Свидание с детством» (1965 г.) писатель так характеризует свое происхождение: «Все, что окружало меня, было наполнено особенным, русским, простым, добрым духом. Из хлебосольного, богатого словом и песнями мира явилась моя мать – русская редкая женщина…» (1; 336). Русский человек, человек из народа отождествляется в сознании Соколова-Микитова с понятием доброты и простоты. Но не только крестьянское происхождение роднит Соколова-Микитова с писателями-деревенщиками. Рассказы и очерки 1920 – 1970 гг. предвосхищают деревенскую прозу в мировоззренческом и эстетическом аспектах. Возникновение и формирование деревенской прозы как значительного литературного феномена 1960-1990-х гг. было обусловлено социально-историческими процессами, которые начались еще в 1920-1930-х гг. Соколов-Микитов стал свидетелем таких событий как раскулачивание, массовая коллективизация. В своем творчестве он осмыслял последствия необратимых изменений, коснувшихся русской деревни. А. Толстой в докладе «Достижения в литературе с октября 17 г. по октябрь 25 г.» причисляет Соколова-Микитова к выдающимся авторам литературы о деревне: «Лучше обстоит дело с деревенской литературой. Там есть такие мастера, как Пришвин, Шишков, Чапыгин, Соколов-Микитов. Очертания быта рельефнее и проще, чем в городе; заметнее контрасты и границы между новым и старым бытом; язык богаче, и нет оторванности между предметом и его словом»2. Соколов-Микитов стал одним из писателей, проложивших дорогу деревенской прозе середины века. В центре его внимания перерождение традиционного быта русской деревни и постепенное исчезновение крестьянства. В своей «малой» прозе Соколов-Микитов сохраняет важнейшие черты народного миросозерцания. Вслед за авторами литературы о деревне первой трети XX века писатели-деревенщики транслируют в своих произведениях народную культуру. Фольклор выступает как культурная основа всех текстов Соколова-Микитова. Воспитанный на русском народном творчестве, писатель не мог не использовать народную лексику, фольклорные сюжеты и мотивы. В раннем творчестве от массива военных рассказов отстоит произведение «Жуть» (1919 г.) – прежде всего по своим стилистическим характеристикам. С помощью узнаваемых фольклорных образов (беса, черта, нечистой силы вообще) и эмоционально окрашенной лексики создается мрачная атмосфера. Описание погоды восходит к мифологическому сознанию – невидимые силы природы олицетворяются и наделяются зловещими свойствами: «Крутит, сыплет, свистит – бесы свадьбу правят» и далее: «…вдогонку воет несносная, сыплет, задувает под колено. Чертова погода» (4; 15). Тяжелая судьба героев рассказа - маленьких мальчиков – перекликается в сознании автора с народными сказками: «Какие сказки рассказывает им эта жуть? А жутче и самой жуткой сказки их своя жизнь» (4; 17). Проводя эту параллель, автор заключает реалистический сюжет в мрачные околомифологические рамки: «Когда это рассказывает маленький Коля, мне казалось, раскрывается черное остылое сердце земли – матери человеческого страдания, стыда и ужаса» (4; 18).

В рассказе «Дударь» (1929 г.), содержащем частотный в творчестве Соколова-Микитова сюжет встречи старого и нового миров, действие происходит в «глухом краю». Помимо описания реалий этого места, особая атмосфера создается с помощью вплетения повествование узнаваемых фольклорных образов: вскользь упоминается Михайло Топтыгин, Соловей-разбойник, речь центрального персонажа деда-дударя характеризуется как «старинная скоморошья скороговорка» (1; 301). Рассказчик упоминает свое пристрастие к старинной народной песне. «Природный дар, талант, живущий в русском простом человеке», является атрибутом людей прошлого, представителей уходящего поколения. В рассказе «На перекате» из цикла «На речке Невестнице» приводится этнографическое описание населения той географической точки, где река Невестница впадает в Оку. Оформлено оно в виде отступления от основной сюжетной линии: «Я слушаю его и думаю о тех, не так уж и отдаленных временах, когда стояли по нашей реке большие, темные леса…» (1; 387). Автор приводит сведения о том, что на этом месте проходит граница между «Россией Великой» и «Россией Белой», то есть этнографическая граница между Россией и Белоруссией. Дается речевая характеристика местных жителей: «наполовину белорусов, наполовину великороссов, говоривших вместо «ву» - «у», вместо «чего» - «чаво»…» и т. д.

В позднем творчестве даются более обобщенные речевые характеристики героев. Одна из зарисовок рассказа «Свидание с детством» посвящена «чернобородым мужикам-землекопам» из деревни Бурматово. Обобщенный образ героя, жителя этой деревни, выстраивается по следующим признакам: «бурмакинцы-грабари были востры на язык, солоно и круто ругались, пели непристойные песни» (1; 339). С другой стороны, в целом ряде произведений Соколова-Микитова фольклор занимает центральное место, в противовес рассмотренному выше фоновому присутствию в текстах. Рассмотрим два варианта этой ситуации: во-первых, писатель использует фольклорные сюжеты как основу некоторых рассказов. В рассказе «Деревенский черт» (1926 г.) литературной основой является традиционный сюжет явления простому человеку нечистой силы -«черт с рогами, все как есть, и хвостюга предлинный» (1; 391) посещает бабку в ночное время и инструктирует ее о действиях, которые она должна предпринять днем. Однако под маской черта скрывается живой человек, преследующий корыстные интересы. Отдельно следует отметить, что этим человеком оказывается дьякон. Это одновременно приближает сюжет к фольклорным антиклерикальным сказкам и некоторым образцам соцреализма, особенно вкупе с первым названием рассказа – «Советский черт». Во-вторых, широко представлена тенденция, когда произведения народного искусства становятся предметом изображения. Множество фольклорных жанров представлено в произведениях Соколова-Микитова о деревенском быте. В частности, писателем используется внутрилитературный синтез. Соколов-Микитов значительное внимание уделяет эмоциональному, эстетическому воздействию произведений народного искусства на человека. В рассказе «На теплой земле», построенном на воспоминаниях о детстве писателя, он посвящает отдельную зарисовку русской сказке о сестрице Аленушке и братце Иванушке. Читатель узнает расхожий сюжет о разлуке потерявшихся детей, однако вместо содержания произведения акцент ставится на восприятие устного народного творчества реципиентом: «ритм и печаль сказки поражают меня», «я плакал горючими слезами» и т.д. Отдельно автор подчеркивает, что причиной тому не нежный возраст слушателя, а свойственное человеку из народа мировосприятие: «В древней народной сказке -такая печаль, обреченность судьбе, что замирает от жалости сердце» и далее: «Даже теперь, седого, насквозь просмоленного жизнью человека, до слез волнуют меня отдаленнейшие воспоминания, возвращающие меня к таинственным истокам моей судьбы» (1; 220).

В углу моей комнаты стоит сплетенный из северной грубой бересты большой заплечный кошель-котомка. В таких кошелях жители старого Заонежья носили некогда на пожни начиненные рыбой пироги рыбные, приносили с лесных озер свежую пойманную рыбу. Пожни на севере не были похожи на наши покосные луга. Обычно они находились вблизи лесных озер, на заболоченных местах, покрытых высокими кочками, заросшими травою. Обычных наших кос с длинными косовищами в тех местах я не видел. Траву косили горбушами - длинными кривыми ножами, похожими на большие серны. От городка Повенца, где я останавливался на некоторое время, где впервые мне довелось любоваться ярками сполохами - северным сиянием, я шел пешком с легким ружьецом и походной сумкой за плечами. На берегах Онежского озера я видел деревни с высокими опрятными домами. В этих домах меня, незнакомого человека, принимали любовно, как желанного гостя. На деревенских погостах я любовался чудесными надмогильными крестиками, сделанными с необыкновенным вкусом.

От озера я повернул в глухую, нетронутую тайгу, где люди не слышали стука топоров, не видели тележных колес, и сено с пожней возили на связанных шестах. Я шел по старинной тропе, проложенной в незапамятные времена раскольниками-староверами, бежавшими от гонений. Вечером над моей головою бесшумно кружили круглоголовые ушастые филины. На земле лежали повалившиеся, отжившие свой век деревья, покрытые бархатным мохом. Много старых, мертвых сосен прочно стояло на своих корнях, пропитанных смолою. Ветер сбивал с них сухие сучья, но деревья упорно стояли на смолистых корнях.

Так я пришел к знаменитому некогда староверскому монастырю, носившему имя Данилова Пустынь. Это был небольшой поселок с такими же высокими и крепкими домами. Посредине стояла древняя шатровая деревянная церковь, на полках в которой стояли такие же древние иконы. У врат церкви висела большой икона, изображавшая ад, со страшными длиннохвостыми рогатыми чертями. Грешники были подвешены крюками за ребра и длинные языки сидели на раскаленных сковородах и в котлах с кипевшей смолою. Впереди грешников шли на вечные муки православные священники-никонианцы в облачении, в клобуках и митрах.

Там же, в Даниловой Пустыни, стоял большой старинный «большатский» дом, срубленный из толстых сосновых бревен, похожий на деревянную крепость. В тяжелых ставнях этого дома были вырезаны бойницы, из которых можно было стрелять стрелами и из кремниевых пищалей. Вместе с провожатыми я забрался под закрытые ворота «большатского» дома, обошел его многочисленные комнаты, расположенные на различной высоте. Комнаты эти соединялись деревянными лестницами. Никогда в жизни не приходилось мне видеть подобных древних строений.

В Даниловой Пустыни в глубоком лесу жили некогда самосожженцы-староверы. Они строили сруб без окон и дверей, собирались в нем, пели староверские песнопения и, чтобы спастись от преследований, заживо себя сжигали. Рассказывают, что известный руководитель самосожженцев вовремя успевал уходить, перебирался в другое скрытное место и проповедовал самосожжение.

Данилова Пустынь была на севере главным оплотом староверов. Там они жили и молились. Пути к Даниловой Пустыни, находившейся в глухой тайге, а давние времена никто не знал. Мне пришлось прожить несколько дней в историческом месте с потомками древних староверов, вспоминавшими далекое прошлое. Я ходил на монастырское кладбище, заросшее высоким лесом, дивился красоте надмогильных древних крестиков. Крупные птицы поднимались на кладбище из-под моих ног.

Жителя Даниловой Пустыни, у которых и прожил несколько дней, указали мне тропу на берег Онежского озера, к редким в тех местах деревням. Помню, я шел густым лесом, за стволами высоких деревьев виднелись лесные светлые озера, на которых парами плавали лебеди. Я долго любовался сказочно красивыми белыми птицами. Тропа, по которой я шел, во многих местах была покрыта медвежьим пометом, похожим на пироги с черникой. Живого медведя, однако, мне увидеть не удалось. Я шел таежным лесом с высокими елями и радовался полному моему одиночеству и окружавшей меня тишине.

Где-то на берегу небольшой лесной речки и увидел остатки старинной деревни. Только в одном домике жили старик и слепая старуха. Старик ловил рыбу и плел из бересты кошели. Один из кошелей я купил у него. Помню, как старик варил на загнетке уху, а сидевшая у окна на скамье старуха бранила его. Спать меня положили на полу, на каких-то лохмотьях.

С купленным новым берестяным кошелем на другой день я отправился по лесной тропе дальше. Пришел к деревне с высокими красивыми домами. В деревне меня приняли за какого-то человека, который пятнадцать лет назад был в этих местах, ушел в лес, и с тех пор его никто не видал. Меня приютили в удивительно чистом и просторном доме с высокой крышей и большой русской печью. При входе в дом полагалось снимать обувь и ходить по чистому полу босиком. Меня посадили за большой семейный стол, угощали ухою и вкусными рыбинками. Хлеба в тех местах своего не сеяли, и только зимою, когда Онежское озеро покрывалось льдом, ездили на западный берег покупать муку. Несколько дней, как иностранец, я прожил в этой лесной деревне, ездил с мужчинами на лесное озеро ловить рыбу, видел, как уплывают от нас лебеди. Ходил по колебавшимися под ногами пожнями, под которыми стояла вода и жила рыба. У хозяина дома я купил шкуру недавно убитого медведя и спрятал ее в берестяной кошель.

Простившись с приютившими меня людьми,я отправился на берег Онежского озера. По пути мне попалась древняя деревянная церквушка, в которой еще с незапамятных времен лежали в ящиках восковые свечи, стояли на полках иконы. Одну маленькую, вырезанную из дерева, иконку я взял с собою. К сожалению, в тяжелые годы войны эта иконка была разломана, и у меня сохранились лишь ее небольшие осколки.

Дойдя до берега озера, а познакомился с добрыми рыбаками, ходил с ними ловить сигов. Рыбаки потрошили пойманных живых сигов, вынимали икру, солили ее, и мы лакомились свежим вкусным кушаньем. Рыбаки доставили меня на Полеостров - остров Онежского озера, на котором стоял древний православный монастырь, построенный во времена царя Петра в противовес староверам, бежавшим в леса Заонежья.

Я бродил по острову, удивляясь количеству живших там змей. Почти на каждой кочке, на которой росла брусника, лежала змея. Монастырь в те времена хорошо сохранился, сохранилась ограда и старое кладбище с каменными и деревянными крестами. Вдалеке за оградой стоял одинокий могильный крест. Мне рассказали, что в могиле лежал монах-самоубийца. В прежние времена самоубийц не хоронили на общих кладбищах.

Полеостров был последним моим убежищем, и с рыбаками я вернулся на западный берег Онежского озера, в Кижи, где в те времена еще не было ни одного туриста, не было гостиниц и ресторанов, и чудесный многоглавый старинный храм стоял в некасаемой сказочной своей красоте.

Вернувшись домой в Гатчину, я вынул из берестяного кошеля медвежью шкуру, и, помню, на этой шкуре долго играли мои маленькие дочери. Они сочиняли песенки и воображали, что плывут на корабле по синему морю.